– Он или мы, – послышался голос Мохана Тайида.

Ноги Невилла будто сами собой еще крепче сжали в тиски бока лошади, стрелой пронзающей темноту.

Справа показались столовые горы, и Мохан Тайид развернулся, отдавая непонятный приказ, на который Ситара тем не менее тут же отреагировала. Не успел Уинстон сообразить, в чем дело, как его конь последовал в том же направлении и вскоре, оказавшись у подножия крутого склона, полез вверх, следуя за лошадью Мохана Тайида. А потом беглецов окружила кромешная темнота, чернее самой беззвездной ночи.

Прошло несколько секунд, прежде чем Уинстон Невилл смог различить силуэты своих спутников. Он спешился, подражая Мохану и Ситаре, и только сейчас почувствовал, как дрожит от напряжения каждый мускул его тела и болит пересохшее горло.

Воздух вокруг глухо завибрировал, а потом послышался тяжелый гул. Малейшее движение отдавалось от стен эхом, словно в каменном мешке, и в этом шуме слились воедино непонятно откуда доносившиеся крики, шаги людей и топот конских копыт. На мгновение темноту осветил луч, открывая глазам Уинстона вход в пещеру, а потом все опять погрузилось во мрак.

Откуда-то издалека доносились лошадиное ржание и голоса, среди которых выделялся голос Джирая Чанда, решительный и беспомощный одновременно. Потом послышался звук, словно под копытами коня осыпалась галька, и воздух одновременно с совсем близким громовым раскатом снова вспыхнул. Где-то наверху потоком полилась вода, и Невиллу почудилось, будто в свете молнии на лице Мохана Тайида мелькнула зловещая усмешка.

Послышались приказы, заглушаемые шумом дождя, потом снова зашелестели по песку и камням копыта, и звуки начали стихать в отдалении. Наконец откуда-то сверху послышался голос раджи, повелительный и пробирающий до костей, хотя едва слышный за муссонным ливнем.

– Я, Джирай Чанд из рода Чандраваншей, душами моих предков проклинаю вас! У меня больше нет сына по имени Мохан Тайид и дочери по имени Ситара. И я не успокоюсь, пока вашей кровью и кровью ферингхи не смою позор, который вы нанесли моему клану и моей варне. Клянусь в этом перед лицом Шивы!

Последовавший затем громовой раскат, словно засвидетельствовавший страшную клятву перед лицом богов, зловещим гулом прокатился по небу. А потом под сводами пещеры повисла напряженная тишина, еще более тягостная на фоне равномерного шума дождя снаружи.

Уинстон Невилл тяжело опустился на землю, прислонившись спиной к холодному камню, и обхватил руками голову. Только сейчас он понял, что за одну ночь потерял все, созданное трудами всей предыдущей жизни. Карьера, Эдвина, уважение и поддержка оставшейся в Англии семьи – все в одночасье пошло прахом. Обратной дороги не было, и теперь его судьба оказалась неразрывно связана с двумя людьми, чьи силуэты вырисовывались перед ним во мраке пещеры. Он представил на спинке стула свой красный парадный мундир, тот самый, который Бабу Саид с вечера так тщательно выгладил и почистил. При мысли о злосчастной судьбе верного сипая слезы хлынули из глаз сами собой.

Почувствовав рядом теплое тело Ситары, Невилл одной рукой обнял индианку и ткнулся лицом в ее затылок. Ему тотчас захотелось зарыться в ее густые, пахнущие мускусом волосы, и он подумал о том, что обретенное счастье стоило заплаченной за него высокой цены. Невилл вскинул голову.

– Мохан! – позвал он и, не дождавшись ответа, испуганно повторил: – Мохан?

Силуэт молодого Чанда выделялся во мраке огромной черной тенью. Невилл протянул к нему руку, но Мохан вздрогнул и отшатнулся.

– Ради нас с Ситарой ты бросил свою семью и рисковал жизнью, – сказал ему Невилл. – Этого я никогда не забуду.

Мохан не реагировал. Спустя несколько мгновений, показавшихся Невиллу вечностью, он задвигался, и капитан ощутил в своей руке что-то холодное и острое.

– Отныне вы – моя семья, – хрипло прошептал принц. – И ты – мой брат.

Уинстон сглотнул и решительно сжал в ладони острие кинжала. Жгучая боль пронзила мозг, а потом руку залила теплая кровь.

– До самой смерти, – чуть слышно повторил он, хватая Мохана за запястье.

– И после нее, – отозвался индус.

7

Казалось, небо обрушилось на землю потоками воды, и проникающий в пещеру слабый свет лишь время от времени позволял различить общие очертания предметов. Мохан Тайид вернулся, стряхивая серебристые капли.

– Ни одной живой души на много миль вокруг, – сообщил он. – Пустыня превратилась в болото.

Последняя ночь была тяжелой. Беглецы провели ее, прижавшись друг к другу, под промокшим насквозь тонким одеялом, на склизких от влаги камнях. Но страшней холода и сырости был пронизывающий душу страх.

– Нужно трогаться с места. – Уинстон чихнул. – В дороге по крайней мере согреемся. Здесь – верная смерть.

– И мы немедленно сделаем это, – кивнул Мохан, беря под уздцы лошадь.

– Но куда? – Невилл чихнул еще раз.

Принц лукаво усмехнулся.

– Ты правильно сделал, что не сел играть с раджой в шахматы. – Он стукнул Невилла кулаком по плечу. – Ты не видишь дальше собственного носа, отец обыграл бы тебя в два счета.

Когда они запрыгнули в седла и тронулись в юго-западном направлении, Невилл долго оборачивался и вглядывался в пустыню, пытаясь обнаружить хоть что-нибудь, указывающее на судьбу Бабу Саида. Мохан тронул его за руку и укоризненно покачал головой.

– Никогда не оглядывайся, Уинстон, – поучительно заметил он.

Передвигались в основном днем, несмотря на то что риск быть обнаруженными в светлое время суток значительно повышался. Только сумасшедший мог пытаться пересечь равнину в это время года, когда земля превращалась в сплошное илистое месиво со множеством ручьев и прудов иногда опасной глубины. Мохан Тайид исходил из того, что раджа не сочтет беглецов настолько безрассудными. Опыт, логика и интуиция подсказывали принцу, что Джирай Чанд отправит своих людей в погоню не раньше, чем просохнет почва. А пока продолжались дожди, маленький отряд мог чувствовать себя в относительной безопасности.

Но муссонные ливни были ненадежными союзниками. Каждая миля стоила невероятных усилий. Копыта лошадей с хлюпающим звуком погружались в липкую грязь, дующий в лицо горячий ветер поднимал фонтаны брызг. Путники отдыхали в пещерах или на голых скалах, а если не находилось подходящего места, то прямо на спинах обессилевших животных.

Но самым тяжелым испытанием стал дождь. Одежда не просыхала на них вот уже много дней. Иногда муссон отступал, и среди облаков показывался кусочек чистого неба. Однако вскоре снова начинал немилосердно лить дождь. Кроме того, беглецам угрожал голод. Из боязни попасться на глаза людям раджи они не решались свернуть ни в одну из разбросанных по равнине деревень или попроситься на отдых в одиноком крестьянском доме, между тем их скудные запасы подходили к концу. Все понимали, что ни один здравомыслящий человек не решится предпринять путешествие в это время года, а оборванные, усталые и грязные путники внушали подозрение.