Взгляд Уинстона упал на Ситару, сидевшую неподалеку от него на полу, обхватив колени. Тут же его глазам предстала другая картина: огромная тень мужчины с окровавленной грудью, догорающий факел под его ногами, и она, Ситара, с приоткрытым не то от удивления, не то от испуга ртом и блестящими от радостного возбуждения глазами, словно кошка, только что отпугнувшая врага от своих детенышей.

Она посмотрела на Невилла, словно угадав его мысли, и по спине Уинстона пробежали мурашки: до того чужой показалась она ему в этот момент. Уинстону вдруг захотелось обнять Ситару, но он не мог. Непонятное чувство, не то ужас, не то отвращение, удерживало его на месте, и он стыдливо отвел глаза.

– Ты краснеешь, как монашка. – Голос Мохана вывел его из размышлений. – Или ты хочешь меня уверить, что никогда в своей жизни не убивал?

Уинстон ощущал на себе тяжелый взгляд Мохана и не решался поднять глаза. Покраснев до кончиков ушей, он отрицательно покачал головой. Уинстону повезло: он избежал кровавой войны в афганских горах и за время своей службы ни разу не участвовал даже в незначительных стычках. Но сейчас он чувствовал себя как пойманный с поличным воришка.

Мохан презрительно щелкнул языком.

– Вишну тому свидетель, какой ты солдат, Уинстон! Что вы там себе думаете в своей непобедимой армии? Вам повезло, что до сих пор в стране не было серьезных беспорядков. Но если однажды индуисты и мусульмане забудут о своих распрях и объединятся против вас, ферингхи, вам останется уповать только на милость вашего Бога. Ешь! – Он примирительно понизил голос, протягивая Уинстону деревянную мисочку с фруктами.

Невилл отмахнулся.

– Это же жертвоприношение!

Лицо Мохана вспыхнуло.

– Хануман простит нас.

Он кивнул в глубину храма и откусил от фиги.

Только сейчас Уинстон заметил в центре зала статую. Вблизи она оказалась изображением стоявшего на коленях мускулистого мужчины. Всю его одежду составляла узкая набедренная повязка, а широкое лицо с сильно выдающейся вперед нижней челюстью походило на обезьянью морду. Мужчина прижимал к груди руки, словно разрывал ее, и там, где должно быть сердце, Уинстон увидел человеческие фигурки, мужчину и женщину.

– Это Рама и Сита, – шепотом пояснил Мохан. – Хануман – герой эпоса «Рамаяна». Он сын бога ветров Ваю, наделившего его силой урагана и способностью летать. Он могуч и мудр, и никто не сравнится с ним в учености. Однажды Хануман повстречал в лесу Раму, который искал свою жену Ситу, похищенную царем демонов Раваной. Хануман проникся состраданием к горю Рамы и понял, что судьба предназначила ему стать слугой этого человека. Хануман собрал целую армию обезьян, но ему не удалось обнаружить ни Равану, ни Ситу. Зато Хануман нашел дворец Раваны и, чтобы обмануть бдительность стражей и проникнуть вовнутрь, принял облик обычной обезьяны. Он увидел Ситу в саду, где она тосковала, охраняемая демонами. Хануман рассказал, как Рама скучает по ней, и передал от него кольцо, а потом предложил сесть к нему на спину и улететь вместе с ним из дворца Раваны. Но Сита из уважения к мужу отказалась. Ее должен спасти он и никто другой, коль скоро не уберег.

Хануман вступил в бой с Раваной, разрушил его дворец и уничтожил тысячи демонов. В ходе битвы Равана подпалил Хануману хвост. Тогда герой принял облик гигантской обезьяны и поджег его город. Вернувшись к Раме, он рассказал ему, где находится Сита. А потом вместе со своей армией сровнял с землей царство Раваны и убил его самого, чтобы дать Раме возможность освободить Ситу. Хануман – образец верного служения и преданности своему иште.

Уинстону понравилась легенда о Ханумане, тем более что имя ее главной героини звучало почти как Ситара. Он оглянулся на свою возлюбленную, и она с гордостью встретила его взгляд, словно желая показать, что нисколько не стыдится того, что сделала. На душе Уинстона сразу потеплело, и он подошел к Ситаре, чтобы рядом с ней прикорнуть на пару часов под благосклонным взором покровителя влюбленных, пока под сводами храма не появились первые молящиеся.

Когда Уинстон открыл глаза, сквозь арочные окна храма лился голубоватый утренний свет. Затухали последние масляные лампады. Издалека доносился голос муэдзина, призывающий правоверных мусульман на молитву. Уинстону потребовалось несколько секунд, чтобы понять, как он здесь оказался. Воспоминания о событиях минувшей ночи вмиг разогнали остатки сна. Уинстон почувствовал, как после долгого лежания на каменном полу ноют мышцы, и ощутил под боком теплое тело Ситары. В то же время в голове крутились обрывки какого-то приятного сновидения, которое он не мог вспомнить, но от которого на душе у него сделалось светло и радостно. Наконец лицо Уинстона прояснилось, как будто его осенила неожиданная идея, и он потряс за плечо лежавшего рядом Мохана Тайида, который тут же сел, словно до того только делал вид, что спит.

– Сахаранпур, – произнес Уинстон и, встретив удивленный взгляд Мохана, пояснил: – Там живет мой друг, он нам поможет.

Принц недоверчиво посмотрел на англичанина, однако вскоре лицо его просветлело, и он довольно кивнул.

– Наконец-то и ты начинаешь думать.

Лавируя в потоке людей, они направились к крепостной стене. Никто не посмел их остановить, никто не спрашивал об обнаруженных в переулке мертвых раджпутах. Путники еле держались на ногах от усталости, когда вышли за те самые ворота, через которые, полные надежд, за день до того въехали в город.

Отзывчивый крестьянин пригласил их в свою запряженную волами повозку. Он направлялся на север, и беглецы с трудом сдерживались от того, чтобы не бросить прощальный взгляд на городские стены, в свете утреннего солнца отливающие медью. Дели, в который они так верили и который стал самым горьким разочарованием в их жизни, навсегда оставался в прошлом.

9

Дорога оказалась тяжелой. Большие участки пути приходилось преодолевать пешком, ночуя под открытым небом. От Багхпата до Кандхлы добирались с караваном верблюдов, где им предложили выспаться в палатке и снабдили новой одеждой. А на следующее утро им удалось, немало переплатив, купить у одного крестьянина дряхлого вола с полуразвалившейся телегой. Путники продолжали двигаться в северном направлении. Здесь, на плодородной равнине между Ямуной и Гангом, среди волнующихся под ветром спелых нив и пышных пастбищ, их убогий вид никому не внушал подозрения. Люди в этих краях были бедны и если не голодали, то зарабатывали не больше, чем было нужно для простого поддержания жизни. На оборванных пришельцев с юга смотрели как на равных и охотно делились с ними молоком, пловом и свежеиспеченными чапати.

Мохан и Уинстон поочередно садились на козлы, а Ситара почти все время спала, свернувшись калачиком под изношенным одеялом. Лишь время от времени Уинстон будил ее, чтобы предложить пару черствых чапати и кружку воды. В последние дни Ситара ощущала свою беременность в полной мере, и причиной тому не в последнюю очередь стала тряска в разваливающейся повозке. Их путь казался бесконечным и все больше напоминал бесцельное блуждание. Они мало говорили и думали и уже ничего не видели перед собой, кроме этой каменистой, в ухабах и рытвинах, дороги на север.