Насколько медленно и ненадежно работала британская полевая почта, настолько быстро передавались из уст в уста приказы главарей мятежа. И, в то время как леди Каннинг после бала в честь дня рождения Ее Величества королевы Виктории совершала свою обычную вечернюю прогулку по городу, сотни семей грузили пожитки в переполненные пароходы на илистой реке Хугли, а вооруженные до зубов граждане охраняли неспокойный сон своих детей и жен. Вскоре жара, лихорадка и холера открыли второй фронт, на котором генерал Ансон пал в числе первых еще в конце мая, во время марша на Дели.
Мятеж распространялся подобно волне землетрясения. Множество индусов с восторгом присоединялось к сипаям, однако были и такие, что ставили блага европейской цивилизации превыше национальной гордости. В числе последних оказались сикхи и гуркхи – прирожденные воины. Некоторые из махараджей получили власть из рук англичан и имели все основания рассчитывать на их поддержку в дальнейшем. Другие воспользовались моментом, чтобы расправиться с врагами или соперниками. Но большинство населения Индии – мусульмане и индуисты, крестьяне и ремесленники, те, кто говорил на урду, хиндустани или любом другом языке или наречии, – оказались в положении сторонних наблюдателей и с замиранием сердца следили, в какую сторону повернется колесо фортуны.
Между тем Мохан Тайид вел свою войну – с палящим солнцем, голодом и жаждой, наконец, со временем, которое было неумолимо, в особенности в отношении Яна, чей каждый час грозил оказаться последним. Когда под Моханом рухнула, исходя пеной, лошадь, он взвалил мальчика на плечо и продолжил путь. Губы Мохана покрылись волдырями, голосовые связки стали жесткими, как кожаные ремни, песок обжигал ноги, словно раскаленное железо, а мерцающий от зноя воздух высушивал глаза. Каждый шаг принца Мохана был как безмолвная молитва, в которой он передавал в руки Вишну свою жизнь и жизнь своего подопечного.
Наконец в разноцветных искрах песка нарисовались крыши и стены дворца. Сформировавшиеся, как казалось, из вязкого дрожащего воздуха, они были готовы рассеяться в любую минуту. Однако ничего подобного не происходило. Башни и стены оставались на месте и даже обретали все более четкие очертания по мере того, как Мохан с Яном к ним приближались. Сжав зубы, принц изнемогал под своей ношей, беспрестанно повторяя про себя одну-единственную, неизвестно к кому обращенную молитву: чтобы однажды раз и навсегда захлопнувшаяся за ним дверь на этот раз оказалась открыта. Так, не сводя глаз с крепостной стены, он достиг северных ворот. Он подошел так близко, что несколько раз коснулся их рукой, однако потом снова отшатнулся на нетвердых ногах. Когда колени Мохана подкосились, он почувствовал на своем лице будто прикосновение прохладного птичьего крыла и, прежде чем провалиться в беспамятство, успел улыбнуться и подумать, что сам Вишну прислал им на помощь своего орла Гаруду.
Словно тяжелый маятник раскачивался над Индией, сбивая все на своем пути. С севера на юг, с запада на восток, иногда он описывал петли и эллипсы, потом вдруг задерживался на несколько мгновений, чтобы возобновить движение с новой силой.
В Лакхоре, Агре, Калькутте самые рассудительные и решительные из офицеров разоружили своих индийских солдат или же устроили им проверку на верность. Поэтому в Бенгалии и Пенджабе по большей части оставалось спокойно. Но, вопреки заверениям легкомысленных газетчиков, восстание было далеко от завершения. Оно продолжало тлеть, подобно степному пожару, который никогда не гаснет полностью. Как ни заверял лорд Каннинг в своих прокламациях, что правительство не будет покушаться на религию и обычаи местного населения, включая систему каст, его не слушали. В очередной раз мятеж вспыхнул в Рохилкханде и Ауде, откуда распространился вверх по Гангу почти до самой Раджпутаны. Война разгорелась в самом сердце полуострова, на территории размером с четверть Европы – в Матхуре, Баратпуре, Гвалиоле, Джанси, Аллахабаде, Сахаранпуре, Варанаси, Лакхнау, Джодхпуре. И вот уже даже из-под пера шаха Бахадура стали выходить стихи недвусмысленного содержания:
Они покорили и Персию, и царя России,
Но даже англичанина убивает обыкновенная пуля.
В Барейли некий бригадир был убит своим же собственным сипаем в верблюжьем хлеву. Пуля попала в позвоночник, и смерть под звон воскресных колоколов оказалась мучительной и долгой. А в Дели одного ремесленника, индуса-христианина, за ноги протащили по улицам. Его пинали, били, обливали нечистотами и оплевывали, прежде чем обезглавить на глазах у прохожих. В одну из церквей во время молитвы ворвались мужчины в тюрбанах, стуча от ярости зубами, как бешеные псы. Всех прихожан, независимо от пола и возраста, изрубили в куски. А одна пятилетняя девочка, чудом избежавшая смерти, до конца жизни видела потом во сне эту церковь и часто просыпалась среди ночи в холодном поту.
Судья в Фатехпуре с Библией в руках ждал прихода мятежников. Остальные европейцы, по его настоянию, сели в лодки и отправились вниз по реке в сторону Аллахабада, сам же он забаррикадировался у себя в доме, готовый встретить мученическую смерть. Когда разъяренная толпа ворвалась в его убежище, он успел застрелить шестнадцать человек, прежде чем сам пал от пули. Погромщиков не смутила каменная колонна, на которой судья собственноручно выбил текст десяти заповедей на английском языке и хиндустани. «Не убий», «не укради» – подобные поучения были писаны не для них. Они руководствовались другой максимой: «Око за око, зуб за зуб».
Все сильнее раскачивался маятник войны, тяжелея от новых кошмарных деяний той и другой стороны. Английские солдаты превратились в ангелов мщения, огнем и мечом воздающих должное «этим чертям из преисподней», и гордились своими «подвигами». Слишком хорошо они помнили Мератх, Дели да и многое другое, что случилось неделями и месяцами позже.
Мусульман, подозреваемых в убийстве бежавшего из Дели врача и его семьи, натирали салом с головы до пят и заставляли глотать куски свинины, прежде чем повесить. Раскачивающиеся на деревьях трупы стали привычной частью индийских пейзажей. Иногда они причудливым образом группировались, образуя зловещие фигуры. Гарнизонные тюрьмы были переполнены схваченными сипаями. По малейшему подозрению в сочувствии мятежникам индусов привязывали к пушкам и разрывали на части орудийным огнем. Их вешали, сжигали, расстреливали, целые деревни сравнивали с землей. И «черномазые» отвечали массовыми убийствами белых.
Много часов пробыл Мохан Тайид между жизнью и смертью, в мире теней, где он снова был ребенком, который носился по залам дворца, слыша за спиной шаги Ситары. Сестра не поспевала за ним, путаясь в своем сари, и кричала, что он должен ее подождать. Но стоило Мохану обернуться, как раздавался взрыв, и последнее, что он видел, было испуганное лицо Ситары, на которое накладывались черты Эмили, и смертельный страх в глазах обеих. Потом он очутился на улицах Дели, погруженных в непривычную тишину. Вдруг Мохану показалось, что он ступает по чему-то мягкому, и, опустив глаза, он обнаружил, что мостовая усеяна трупами. Как ни старался он поставить ногу на твердое, ничего не выходило: их было слишком много. Тогда Мохан принялся вглядываться в их лица, стараясь найти среди мертвецов Уинстона, Ситару и Эмили. Но и это ему не удалось.