Полина с тоской взглянула на чашку с чаем. Вечер предстоял долгий и крайне утомительный.
Между тем Флер закончила делать ей прическу, и герцогиня сказала:
– Слушайте меня внимательно. Сегодня на кон поставлено очень многое.
Полина кивнула.
– Если вы хотите добиться успеха, то должны быть на виду. Никаких укромных уголков, и даже не думайте прятаться за кадками с пальмами.
Полина взяла себе на заметку: пальмы в горшках – ее лучшие друзья.
– Но при том, что видеть вас должны непременно, слышать вас должны как можно меньше. Это не означает, что вы обязаны молчать как рыба. Улыбайтесь, отвечайте на приветствия, но никаких долгих бесед с дамами и тем более с джентльменами.
Как ее следует понимать? Неужели герцогиня считает, что у Полины хватит духу вести долгие беседы со всеми этими знатными господами?
– Сегодня вы предстанете перед сливками лондонского общества. Пусть они увидят в вас юную леди, которой присуща деревенская свежесть. Нежный бутон, еще не вполне раскрывшийся. В вас должна быть загадка. Вы не должны бежать общества, но при этом не должны открывать о себе почти ничего. Это ясно?
Ясно, как в потемках.
Полина медленно шла по коридору. Ей никогда не приходилось носить таких пышных юбок, новые туфли нещадно сдавливали пальцы, и свою походку она мысленно сравнивала с первыми шагами новорожденного жеребенка. Или даже новорожденного жеребенка, изрядно хлебнувшего сидра.
Уже на подходе к лестнице она зацепилась каблуком за край ковра и чуть было не растянулась на полу – хорошо, что успела ухватиться за край приставного столика. Полина пережила несколько мучительных мгновений, наблюдая, как потревоженная сотрясением фарфоровая пастушка качнулась вперед, потом назад, словно раздумывая, упасть или нет.
– Мисс Симмз, – раздраженно бросила через плечо герцогиня, опережавшая Полину на несколько шагов, – вы что, разучились ходить?
– Я умею ходить, – угрюмо глядя на улыбающуюся пастушку, проворчала Полина, – но только не в такой одежде.
– Вначале выпрямитесь.
Полина повиновалась. Больше всего на свете ей сейчас хотелось сбросить злосчастные туфли и спрятаться в спальне.
– Перестаньте думать о своих ногах. Представьте, что к вашему пупку прикреплена струна, – посоветовала герцогиня. – А теперь пусть эта струна потянет вас вперед.
Потрясающе!
Как бы нелепо это ни звучало, совет оказался действенным. Когда Полина почувствовала, что центр тяжести находится в области пупка, все прочие части тела сами нашли свое место, а ноги понесли вперед. Она почувствовала себя выше, увереннее и словно не шла, а парила над землей.
К тому моменту как они с герцогиней достигли главной лестницы, Полина вдруг почувствовала странное волнение. Разыгравшееся воображение услужливо подсунуло картинку словно из детской сказки, будто принц – перед ее внутренним взором это был, конечно же, герцог – стоял у подножия и ждал ее.
Да, она надеялась увидеть его там, надеялась, что в нужный момент он поднимет взгляд, увидит ее и уже не сможет оторвать от нее зачарованных глаз. А когда она окажется на последней ступеньке, он возьмет ее руку, поднесет к губам, поцелует восторженно и страстно и восхищенным шепотом произнесет: «Вы само совершенство».
Полина твердо знала, что чудес не бывает, но сейчас ей до боли хотелось, чтобы чудо случилось – пусть маленькое – здесь и сейчас. Это было бы как нельзя кстати после того унижения, что она пережила, когда ее с позором прогнали из книжной лавки.
Она шагнула на верхнюю ступеньку лестницы.
Герцога внизу не было, и потому он не мог видеть, как она, спотыкаясь, спускается. И когда спуск был закончен, никто не подал ей руку, и уж тем более не поцеловал, никто не произнес ни единого комплимента.
Им с герцогиней пришлось ждать в карете, которая из-за пышности юбок вдруг стала тесной, добрых десять минут, пока он наконец соблаговолил к ним присоединиться.
– Право, Грифф, неприлично заставлять дам ждать, – недовольно заметила герцогиня.
Извиниться он не счел нужным, лишь бросил:
– Мне надо было закончить письмо.
На Полину он мельком взглянул, но тут же отвел глаза.
Мечты покорить его своей необыкновенной красотой так и остались мечтами. В полутемной карете, с волосами, туго стянутыми в пучок на макушке, облаченная во множество пышных юбок, она, наверное, напомнила ему амбарную мышь, угодившую в безе.
Едва, казалось, тронувшись, карета остановилась.
– Вот мы и на месте, – сказала герцогиня.
– Правда? – удивилась Полина. – Мы могли бы и пешком дойти.
Наставница посмотрела на нее так, что и без лишних слов стало ясно: герцогини пешком не ходят.
Выйдя из кареты, они подошли к группе нарядно одетых господ, собравшихся возле парадного входа в импозантный особняк.
– Что происходит? – оглядываясь в недоумении, шепотом спросила Полина у герцога. – Почему мы тут стоим?
– Так надо. Входить можно только после объявления мажордомом наших имен.
– Он что, и мое имя объявит?
– Разумеется.
– Но… я уже не первый год обслуживаю знатных дам в Спиндл-Коув, и многие знают меня по имени. Что, если кто-то из них сегодня здесь?
– Симмз – распространенная фамилия, а Суссекс не так уж мал.
– Так ведь у них не только уши, но и глаза имеются. Что, если кто-то меня узнает?
– Тогда правда выйдет наружу и игра закончится, а мы все от души посмеемся за счет моей матушки. – Гриффин поправил фрак. – Но, по правде сказать, я не думаю, что сегодня в вас кто-то узнает Полину Симмз из Спиндл-Коув.
Герцог окинул ее долгим придирчивым взглядом – взглядом рачительного хозяина. Впервые с того момента, как он сел в карету, она позволила себе спокойно посмотреть ему в глаза. Освещение здесь было лучше, чем в карете, и – святые угодники! – от увиденного она едва не упала в обморок.
Они были знакомы уже третьи сутки. Так неужели же только сейчас он предстал перед ней чисто выбритым, свежим и прилично одетым? Получается, что так. Кто бы мог подумать, что бритва, мыло и горячая вода способны так преобразить мужчину! Как бы там ни было, он сделался по меньшей мере вдвое привлекательнее. Фрак и бриджи сидели на нем как влитые, подчеркивая размах плеч и мускулистость бедер. Легкие штрихи, придававшие элегантность облику: гладко выбритые скулы, подстриженные и аккуратно причесанные волосы, безукоризненно белый, туго накрахмаленный шейный платок – нисколько не умаляли его мужественности.
Одним словом, так хорошо он не выглядел никогда. И от него пахло… О, этот аромат пробудил самые смелые ее фантазии, и Полина невольно прикрыла глаза и потянула носом. К этому волшебному мускусному аромату – должно быть, слуга брызгает одеколоном его рубашки, перед тем как гладить, – примешивался запах мыла и чистого мужского тела.