Гартмут молчал. То же говорил ему когда-то и отец, но он не хотел ждать и покоряться; ярмо ограничений стесняло его, и он просто сбросил его с себя, не заботясь о том, что вместе с ним отвергает долг и теряет честь.

– Ты не знаешь, как все это разом нахлынуло на меня тогда, – ответил он сдавленным голосом. – Моя мать… я не хочу обвинять ее, но она была для меня злым роком. Отец разошелся с ней, когда я был еще ребенком. Я считал ее умершей, и вдруг она явилась и увлекла меня за собой своей горячей материнской любовью, обещанием свободы и счастья. Она одна виновата в том, что я нарушил это несчастное слово.

– Какое слово? Разве ты уже принял присягу?

– Нет. Я обещал отцу вернуться, когда он отпускал меня в последний раз на свидание с матерью…

– А вместо этого убежал с ней?

– Да.

Ответ едва можно было расслышать. Наступила долгая пауза. Принц не говорил ни слова, но на его открытом, всегда светлом лице было глубокое, горькое страдание – в эту минуту он терял горячо любимого друга.

Наконец Гартмут заговорил, не поднимая глаз:

– Теперь ты понимаешь, почему я хочу во что бы то ни стало поступить в армию. Теперь, когда начинается война, мужчина может искупить проступок, совершенный им в юношестве. Поэтому при первых же тревожных слухах я оставил Сицилию и полетел в Германию. Я надеялся сразу поступить на службу, не подозревая, что наткнусь на все эти затруднения и препятствия, но ты можешь устранить их, если замолвишь за меня слово.

– Нет, не могу, – холодно сказал Эгон. – После всего, что я сейчас узнал, это невозможно.

– Не можешь! Скажи прямо – ты не хочешь?

Принц молчал.

– Эгон! – В голосе Гартмута слышалась отчаянная мольба. – Ты знаешь, я никогда еще ни о чем не просил тебя, это первый и последний раз, но теперь я заклинаю тебя помочь мне во имя нашей бывшей дружбы. Это средство освободиться от злого рока, преследующего меня с той страшной минуты, средство примириться с отцом, с самим собой… Ты должен мне помочь!

– Не могу, – повторил принц. – Я понимаю, как тебе тяжело, но считаю отказ справедливым: ты порвал со своим отечеством и долгом. Ты, сын офицера, сбежал от военной службы, теперь она закрыта для тебя. Ты должен покориться.

– И ты говоришь это так холодно, так спокойно? – вне себя крикнул Гартмут. – Разве ты не видишь, что для меня это вопрос жизни или смерти? Я виделся с отцом в Родеке, когда он приехал к умирающему Вальмодену. Он раздавил меня своим презрением, страшными словами, брошенными мне в лицо. Это и погнало меня из Германии и заставило, не зная отдыха, переезжать с места на место. Его слова сделали мою жизнь адом. Я приветствовал объявление войны как весть об освобождении, я хотел сражаться за отечество, от которого некогда сам отказался, и вдруг передо мной захлопывается дверь, за которой для меня все! Эгон, ты отворачиваешься от меня? Ну так мне остается только одна дорога! – И резким, полным отчаяния движением Роянов повернулся к столу, на котором лежали пистолеты принца.

Но тот бросился к нему и отдернул его назад.

– Гартмут, ты с ума сошел!

– Может быть, еще сойду. Пытка, которой вы все подвергаете меня, способна довести до безумия!

Это был крик безграничного отчаяния. Эгон тоже был бледен и дрожащим голосом ответил:

– Чем прибегать к этому… лучше я попытаюсь добиться, чтобы тебя зачислили в какой-нибудь полк.

– Наконец-то! Благодарю тебя!

– Обещать я ничего не могу, потому что к герцогу я не буду обращаться, он не должен ничего знать. Завтра он уезжает на фронт, а если позже и узнает, что ты служишь в его армии, то война будет уже в полном разгаре, и ввиду совершившегося факта уже не станут настойчиво допытываться, как и почему ты оказался в армии. Но пройдет несколько дней, прежде чем дело будет решено. Ты останешься до тех пор моим гостем?

– Нет, я даже не останусь в городе. Я поеду к лесничему в Родек и прошу тебя дать мне знать туда. И я тут же приеду. Прощай, Эгон!

– Прощай!

Они расстались, не пожав друг другу руки, не сказав больше ни слова, и, когда дверь за Гартмутом закрылась, он понял, что потерял друга, который до этого обожал его. И здесь он был осужден, и здесь от него отвернулись! Тяжело приходилось искупать старый грех.

Глава 24

Над бором расстилалось мрачное небо, с которого время от времени лились на землю потоки дождя; вершины гор были окутаны серым туманом, ветер трепал деревья. Была середина лета, но день был по-осеннему холодный.

Адельгейда осталась в Оствальдене одна. Она получила от брата известие, что он уже выступил с полком и потому предполагаемое свидание с ней не может состояться. Вследствие этого она отложила свой переезд в Берлин и присутствовала на свадьбе Виллибальда и Мариетты, которые обвенчались в присутствии лишь самых близких родственников. После венчания молодые поехали в Берлин, где Вилли должен был немедленно отправиться в полк. Мариетта хотела провести с ним те немногие дни, которые оставались до его выступления, а потом ехать в Бургсдорф, где уже находилась ее свекровь.

Было около полудня, когда принц Адельсберг подъезжал к Оствальдену. Он взял на сегодня отпуск для устройства «некоторых неотложных дел», но эти дела привели его не в Родек, в Оствальден, – он приехал проститься с Адельгейдой, которую не видел со времени своего первого визита.

Когда экипаж сворачивал к замку, принц увидел шедшего навстречу священника из соседнего местечка со святыми дарами в сопровождении причетника. Очевидно, он приходил с последним утешением к тяжелобольному. Выходя из экипажа, принц прежде всего осведомился, кому наносился этот печальный визит. Ему ответили, что болен один из служащих в замке и хозяйка в настоящую минуту у больного, но ей сейчас доложат о приезде гостя. Эгон беспокойно ходил взад и вперед по гостиной, куда его провели. Он приехал объясниться с Адельгейдой, без чего, как ему казалось, он не мог уехать на войну, навстречу смерти, и эта война должна была служить ему оправданием в том, что он осмелился приблизиться с такими желаниями к женщине, еще не снявшей вдовьего траура. Эгон не хотел еще делать предложение; он желал увезти с собой лишь ту надежду, которая во время последнего свидания ярко вспыхнула в его душе и наполнила ее счастьем, когда Адельгейда выказала теплое участие к его тоске о далеком друге. Он не подозревал, что это была роковая ошибка.

Но, несмотря на это, лицо молодого принца было печальным. Его беспокоил не отъезд; он шел в бой с воодушевлением, с радостной уверенностью юности, которая не может себе представить ничего, кроме победы, и далеко гонит от себя всякие грустные предчувствия. Кроме того, Эгон мечтал о будущем счастье и сейчас хотел сделать все, чтобы быть уверенным в нем.

Вошла Адельгейда.

– Извините, пожалуйста, что заставила вас так долго ждать, ваша светлость, – сказала она, поздоровавшись. – Вероятно, вам сказали, что я была у постели умирающего?