– К сожалению, император был совершенно сумасшедшим, – теперь генерал широко улыбался, – и он написал письмо королеве.
– Нашей или своей собственной?
– Нашей королеве! Королеве Виктории. Император желал прислать в Лондон делегацию, чтобы рассказать Ее Величеству, как его мусульманские соседи угнетают его и других добрых христиан в Абиссинии. Он предложил Виктории вступить с ним в союз и разобраться с неверными.
– И что же ответила королева? – полюбопытствовала Шарлотта. В этот момент они остановились перед камнем, покрытым великолепными иероглифами.
– Этого мы никогда не узнаем, – ответил генерал. – Письмо пришло в Лондон в шестьдесят третьем году, и кто-то в Министерстве иностранных дел положил его не в тот ящик. Или тот человек просто не знал, что на него ответить. Поэтому Теодор сильно разозлился и посадил в тюрьму британского консула в Абиссинии, капитана Чарльза Кэмерона. Там его привязали к козлам и отхлестали кнутом из кожи гиппопотама.
Шарлотта уставилась на генерала. Она никак не могла понять, серьезно он это говорит или шутит. Наконец по его глазам она поняла, что старый солдат абсолютно серьезен.
– И что же произошло потом? – охнула она. – Мы послали армию, чтобы освободить несчастного?
– Нет. В Форин-офис [18] стали судорожно разыскивать письмо и наконец нашли его, – продолжил рассказ военный. – Они написали ответ с требованием немедленно отпустить Кэмерона и передали его турецкому ассириологу по имени Рассам с просьбой передать письмо адресату. Письмо было написано в мае шестьдесят четвертого года, но император получил его только почти через два года, в январе. Тогда Теодор сначала тепло поприветствовал Рассама, а затем бросил его в ту же тюрьму, где томился Кэмерон.
– И вот тогда мы послали армию, – предположила Шарлотта.
– Нет. Теодор опять написал королеве, на этот раз попросив прислать ему рабочих, станки и специалиста по производству зарядов, – уголки рта генерала дрожали от еле сдерживаемого смеха.
– Ну уж после этого мы точно послали солдат! – заключила миссис Питт.
– Нет, мы послали инженера и шестерых рабочих, – ответил Балантайн, стараясь не встречаться с ней взглядом.
– Невероятно! – воскликнула женщина с недоверием, хотя и старалась держать себя в руках.
– Да, они добрались до Массавы, просидели там полгода, а затем их отправили назад, домой. – Лицо генерала опять приняло серьезное выражение. – В июле того же, шестьдесят седьмого года министр по делам Индии послал телеграмму губернатору Бомбея с вопросом, сколько времени понадобится, чтобы снарядить военную экспедицию в Африку, а в августе Кабинет министров принял решение начать военные действия. В сентябре Теодору направили ультиматум. После этого мы выступили. Я прибыл из Индии и присоединился к силам под командованием генерала Нейпира: бенгальской кавалерии, мадрасским саперам, бомбейской индийской пехоте и отряду кавалеристов из Синда [19] . К нам также присоединился Тридцать третий Британский пехотный полк – правда, половина личного состава там составляли ирландцы вместе с сотней немцев – а когда мы высадились в Зуле, то там нас уже ждали турки, арабы и другие африканцы. Помню, как об этом писал молодой военный корреспондент Генри Стэнли [20] . Он любил Африку, обожал ее, – добавил Брэндон и замолчал. Теперь он смотрел на один из экспонатов перед ними – фигурку кошки, вырезанную из алебастра. Работа была изумительной, но на лице отставного военного читались только боль и смятение.
– Вы участвовали в тамошних боевых действиях? – негромко спросила миссис Питт.
– Да.
– Было очень тяжело?
– Не тяжелее, чем в других местах. – Ее собеседник сделал отрицающий жест. – Война – это прежде всего страх, увечья, смерть… Ты смотришь на людей и видишь, как они поднимаются до самых высот героизма или падают в пропасть самого низкого предательства: ужас и отвага, эгоизм и благородство, голод, жажда, боль… невероятная боль. – Генерал отвернулся от Шарлотты, как будто если бы он посмотрел ей в глаза, то не смог бы продолжать. – В войне мгновенно слетает все притворство… и с других, и с тебя самого.
Шарлотта не знала, прервать генерала или нет. Она слегка сжала его руку, и он замолчал.
Женщина ждала. Мимо проходили люди, некоторые оглядывались на них. Мимолетно Шарлотта спросила себя, что они могут подумать, и отмела этот вопрос как неважный.
Балантайн глубоко вздохнул:
– Простите, но я не могу говорить о самой битве.
– А о чем вы хотите поговорить? – мягко спросила его женщина.
– Я… может быть … – Генерал опять остановился.
– Если хотите, я все забуду сразу же после того, как вы выскажетесь, – пообещала Шарлотта.
Старый солдат через силу улыбнулся, но остался стоять, глядя прямо перед собой.
– В ту кампанию мы однажды попали в засаду. Тридцать человек были ранены. Среди них и мой заместитель. Это был полный провал. Меня тоже ранило в руку, но не сильно.
Миссис Питт спокойно ждала, когда он будет готов продолжать.
– Я получил письмо, – генерал произнес эти слова с большим трудом; казалось, что ему приходилось выталкивать их из себя. – Меня обвиняют в том, что я был причиной того провала… обвиняют… обвиняют в трусости перед лицом врага, в том, что я несу ответственность за ранения моих людей. В письме говорится, что я ударился в панику и что меня спас рядовой, но что этот факт скрыли, чтобы спасти честь отряда и сохранить его боевой дух.
Он не стал объяснять Шарлотте, что подобные обвинения, если они станут известны широкой публике, уничтожат его доброе имя. Это было и так очевидно.
Именно так миссис Питт его и поняла. Это произошло бы в любом случае, но сейчас, с делом Транби-Крофт у всех на устах и во всех газетах, это было опасно вдвойне. Даже те, кто в обычной жизни уделял мало внимания высшему обществу, сейчас вовсю обсуждали его и злорадно ждали новых подробностей, надеясь на катастрофу.
Шарлотта понимала, как много зависит от ее ответа. Выразить симпатию было прекрасно, но бесполезно, а генерал нуждался в реальной помощи.
– И что они у вас потребовали? – спросила она с кажущимся спокойствием.
– Табакерку, – ответил Балантайн. – Как знак согласия на сотрудничество.
– Табакерку? А что, она такая ценная? – Его собеседница была искренне удивлена.
– Да нет… Всего-то несколько гиней. – Генерал рассмеялся смехом, больше похожим на лай, и полным отчаяния. – Это подделка, но очень красивая. Единственная в своем роде. Все сразу скажут, что она принадлежит мне. Это знак того, что я готов заплатить. Но можно сказать, и что это знак признания вины. – Он сжал руки, и Шарлотта почувствовала, как напряглись мускулы под ее рукой. – Хотя это просто свидетельство того, что я запаниковал… именно того, в чем шантажист меня обвиняет. – Горечь его тона была больше похожа на отчаяние. – Но я никогда не отступал перед врагом, а вот сейчас отступил перед угрозами… Странно, никогда не думал, что у меня не хватит моральной храбрости…