В середине месяца саввала 309 года {4} погода начала меняться к лучшему. Стало теплее, лед на реке растаял, и мы стали собирать все необходимое для дальнейшего путешествия. Мы купили тюркских верблюдов и кожаные лодки из верблюжьих шкур для переправ через реки, протекающие по землям тюрков.
Мы сделали запас хлеба, проса и солонины на три месяца. Наши знакомые в городе посоветовали нам, в какой именно одежде лучше всего отправляться в столь дальнюю дорогу. Предстоящие трудности и лишения были описаны нам в столь мрачных красках, что мы поначалу посчитали их несколько преувеличенными. Тем не менее, когда мы столкнулись с этими трудностями наяву, оказалось, что рассказчики, скорее, преуменьшили грозившие нам опасности.
Оделись мы следующим образом: на каждом был теплый кафтан, поверх него кожаная куртка, поверх нее тулуп, а сверху еще накидка-бурка. На головах у нас были войлочные шлемы, полностью закрывавшие лицо. В этом теплом забрале имелась лишь узкая щель для глаз. На нас было также надето теплое белье и кожаные штаны. На ногах поверх войлочных туфель были прочные кожаные сапоги. Сев в таком облачении на верблюда, человек уже не мог пошевелиться, поскольку его движения сковывало многослойное одеяние.
Знаток права, учитель богословия и некоторые из придворных, присоединившиеся к каравану в Багдаде, отказались принимать дальнейшее участие в посольстве, испытывая страх перед путешествием по новым, неведомым землям. Таким образом, в дальнейший путь отправились лишь я, посол царя Сакалибы, его зять и двое придворных – Такин и Барс [1] .
Караван был собран и готов к отправлению. В качестве проводника мы наняли одного из местных жителей по имени Клавус. Вверив нашу судьбу Всемогущему и Всемилостивейшему Богу, мы выступили в путь из города Гурганийи в понедельник, третий день месяца дулькады 309 года {5}.
Вечером того же дня мы остановились в поселении, называемом Замган: это, можно сказать, врата в земли тюрков. На следующее утро с рассветом мы направились в Гит. В тех местах снега было еще настолько много, что верблюды проваливались в него по колено. По этой причине мы были вынуждены задержаться в Гите на два дня.
Наш дальнейший путь пролегал напрямую через пустынные, безлюдные земли тюрков. Порой нам за несколько дней не встречалось ни единого путника в этой степи, голой и ровной, как стол. Десять дней мы пробирались вперед, страдая от мороза и непрерывных снежных буранов, по сравнению с которыми холодная зима в Хорезме казалась летним днем. Все прежние трудности и неудобства были забыты, и порой мы впадали в такое уныние, что подумывали даже развернуть караван и возвратиться назад.
В один из этих дней, когда было особенно холодно и ветрено, Такин подъехал ко мне в сопровождении одного из тюрков, с которым он вел разговор на тюркском наречии. Смеясь, Такин повернулся ко мне и сказал:
– Этот тюрк говорит: «Чего хочет от нас наш Господь? Он же явно вознамерился убить нас всех такой стужей. Если бы мы знали, чего он от нас хочет, мы непременно сделали бы это для него, лишь бы не мерзнуть».
На это я ответил:
– Передай ему, что он хочет только одного – чтобы ты сказал: «Нет бога кроме Аллаха».
Тюрк рассмеялся и сказал:
– Знай я об этом раньше, я бы повторял эти слова без устали.
Вскоре караван вошел в большой лес, где не было недостатка в сухих дровах и где, укрывшись от бурана, мы и остановились на ночлег. Погонщики развели костры, мы согрелись, сняли с себя теплую одежду и смогли наконец просушить ее.
Судя по всему, караван Ибн Фадлана попал в район, где погода была более благоприятной. По крайней мере, далее в его тексте отсутствуют упоминания о слишком сильных морозах.
Мы вновь отправились в путь и ехали каждый день с полуночи до времени послеобеденной молитвы – причем начиная с полудня вплоть до остановки мы старались по возможности ускорить продвижение каравана. Проведя в пути пятнадцать дней и ночей, мы наконец приблизились к высокой горе в окружении огромных скал. Во многих местах из расщелин били прозрачные источники, вода из которых собиралась в небольшие, но глубокие озера. Мы проследовали дальше, пока не оказались на землях, принадлежащих одному из тюркских племен. Люди этого племени называют себя огузами.
Огузы – кочевники и живут в домах из войлока. Некоторое время они остаются на одном месте, а затем снова отправляются в путь. Их жилища беспорядочно разбросаны по степи в соответствии с кочевым обычаем. Жизнь их полна лишений и трудностей, и влачат они свое земное существование беспорядочно и бессмысленно, словно сбившиеся с караванной тропы ослы. Никакая религия не связывает их с Богом. Они никогда не молятся, но при этом своих вождей награждают званиями, подобающими лишь Аллаху. Так, когда кому-либо из них требуется совет в каком-то деле, он обращается к вождю со словами: «О Всемогущий, как мне поступить в том или другом случае?»
Все свои дела и поступки они совершают, посоветовавшись лишь между собой. Я, впрочем, не раз слышал, как они повторяют священные слова: «Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммад – пророк его», но говорили они это лишь для того, чтобы в какой-то мере приблизить себя к мусульманам, быть может, расположить нас к себе, а не потому, что верили в сказанное.
Правителя тюрков-огузов зовут Ябгу. Это своего рода имя-титул, и любой человек, который становится правителем этого племени, носит это имя до тех пор, пока находится у власти. Его помощник всегда носит имя-титул Кударкин, и так именуется второй человек племени, вне зависимости от того, кто является вождем в настоящее время.
Огузы не совершают омовений ни после справления большой или малой нужды, ни после совокупления, ни в других случаях, когда омовение предписано правоверному мусульманину. Они вообще практически не пользуются водой, особенно в зимнее время. Ни заезжим купцам, ни другим магометанам не следует совершать омовение в их присутствии. Мыться можно лишь ночью, когда тюрки не видят этого. Заметив совершающего омовение, они начинают сердиться и говорят: «Этот человек хочет наслать на нас порчу и для этого погружается в воду». Застигнутому в момент омовения приходится откупаться от них немалой суммой во избежание еще больших неприятностей.