Катя с бабушкой жили вдвоем. Как говорила бабушка – бедно, но чистенько. Чистенько – это потому, что бабушка у матери на Катино содержание-воспитание «грязных» денег не брала. Ни копеечки. Да и мать заходила к ним не часто. Примерно раз в полгода. На Катин день рождения и на Новый год. Правда, в сам день рождения никогда не попадала, забывала дату, наверное. Но плюс-минус неделю как-то угадывала. И про подарок тоже забывала. Вплывала вальяжно в квартиру, садилась на диван, глядела на Катю насмешливо, как на диковинного зверька. Даже беседовать пыталась, но бабушка не давала, наперед отвергая все Стасечкины вопросы. А потом Стасечка небрежным жестом открывала модную сумочку, молча протягивала бабушке несколько купюр. Бабушка фыркала, отказываясь. Стасечка тем же небрежным жестом опускала купюры обратно, пожимала плечами, вздыхала трагически. И так – из раза в раз, как некое ритуальное действо. Мое, мол, дело предложить, ваше – отказаться. Засим спасибо, до свидания, будьте здоровы, до новых встреч…
Когда Стасечка уходила, бабушка открывала все окна, чтобы выветрить запах сладких духов. Потом, выставив на дверь палец и зверея лицом, шипела сердито:
– Вот, вот! Ты видела это, Катерина? Видела? Никогда не будь такой… Позор, позор на нашу с тобой голову… Лучше в бедности да в честности жить, чем вот так… Учись, Катерина, изо всех сил, становись умной и гордой бабой! И крепкой! Чтобы обрабатывать саму себя да жить достойно, никогда ни от кого не зависеть. Учись, профессию хорошую получай, старайся изо всех сил.
Катя старалась и училась именно так, «изо всех сил». На одни пятерки. А бабушка умерла в тот день, когда она сдала последний экзамен в школе, будто подгадала. Катя получила свою последнюю пятерку, бежала домой, как на крыльях. Прямо с порога закричала про эту пятерку, а бабушка не ответила… Лежала на диване, тихая вся, спокойная. Из кухни несло горьким хлебным духом – в духовке догорал пирог с капустой. Ее с экзамена ждала, хотела отпраздновать. Видно, прилегла на минутку и заснула… И умерла во сне. Самая легкая смерть… Как сказала соседка через слезу, когда бабушку хоронили, – заслужила наша Татьяна Сергеевна. Вон, даже даты на памятнике прозрачно смотрятся – год рождения тысяча девятьсот десятый, год смерти – тысяча девятьсот восьмидесятый. Значит, так надо было…
Бабушку хоронила Стасечка. На свои «грязные» деньги. Даже всплакнула на кладбище, красиво утирая слезу кружевным платочком. А Катя решила на выпускной не ходить, проявляя тем самым некую солидарность бабушке против Стасечки. По крайней мере, ей так казалось, что она солидарность проявляет. Хотя Стасечка на выпускном настаивала, даже сама собиралась с ней пойти, и даже платье себе новое купила… Глянув на это платье, Катя с еще большей решительностью замотала головой – не пойду, и все тут! Что это за платье – вся грудь наружу! Позорище!
После похорон Стасечка переехала в их с бабушкой квартиру со всеми платьями, пудреницами, халатиками, туфельками и духами. Как выяснилось, она давно уже у приятельницы жила. Наверное, очередного любителя на тот момент не сыскалось… Упал спрос на розовое мясцо, не так молода была Стасечка. Еще каких-то три года, и вдарит сороковник неумолимый.
Катя смирилась. А что было делать? Квартира и ее тоже была, Стасечкина. Она в ней родилась, выросла. Опять же прописана была… Никуда не денешься, пришлось терпеть. Приспосабливаться как-то к вражескому присутствию.
В то лето Катя поступила в медицинский. И сама удивилась, что поступила, все экзамены на пятерки сдала. Наверное, потому, что бабушка мечтала про медицинский. Хотела видеть внучку врачом в качестве компенсации за легкомыслие дочери. Еще бы – такая серьезная профессия! Серьезнее некуда! Конкурс был огромный, но она все равно поступила.
Правда, обрадовать хорошей новостью было некого. Особо близких подруг у нее не образовалось, не умела она дружить. Все время подвоха ждала, не верила никому. Тем более, все одноклассницы были в курсе про «Стасечкину жизнь»… Стасечка, Стасечка! Всю картину жизни портила ей Стасечка. И в тот день, когда увидела свою фамилию в списках зачисленных и вернулась домой, Стасечка так же сидела перед зеркалом, накручивала волосы на щипцы. Тогда они были не белые, а ярко-рыжие. Стасечка на Пугачеву равнялась. Выслушала Катины новости, пропела, как обычно, удивленно-насмешливо:
– В институ-у-у-ут? В медицински-и-и-ий? Врачом будешь, да-а-а-а?
Катя вздохнула, сжала зубы – ну вот что с нее взять, как с ней разговаривать?.. Не получалось у нее привыкнуть к этой тональности, к этой уничижительной снисходительности в голосе, которая вгрызалась обидой в нутро, разрывала на части. Это ведь еще уметь надо – ввинтить в голос такую фишку обидно-насмешливую, от которой горло перехватывало желчным спазмом. Еще и взгляд прибавить Стасечкин хитренький, востренький, и губки бантиком, и подрисованную бровку дугою на взлете. Фу…
Да, лучше не вспоминать об их совместном со Стасечкой проживании. «В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань», – хорошо сказал классик. Тем более, если трепетная лань заняла собою почти все квартирное пространство. Даже на кухню нельзя было лишний раз войти – насквозь пропахла сладкими Стасечкиными духами. В чай она себе их добавляет, что ли?
Катя старалась как можно меньше бывать дома. Устроилась на ночную работу – сторожихой в детский сад. Место хорошее, сиди себе в тепле, зубри анатомию. Бабушка так хотела, чтобы она стала врачом! Уважаемым человеком! Хотя уже на первом курсе Катя поняла – явно ошиблась с выбором профессии. Какой она, к черту, врач, уважаемый человек? От вида крови тошнит, в анатомичке в обморок падает… Но обратного пути все равно не было – поздно метаться с выбором. Надо получать заветный диплом и отправляться куда-нибудь по распределению, подальше от Стасечки… Тем более, та вовсю пыталась использовать квартиру как плацдарм для устройства привычного «содержания».
В то время в «содержателях» Стасечки числился некто Вениамин, плотный моложавый дядечка неопределенного возраста с хитрыми глазками. Когда знакомился с Катей, почему-то представился – Веник. И добавил снисходительно – не смущайся, мол, это вполне уместно… Я добр, чертовски умен и в меру легкомыслен для Веника. А еще лучше – Венички…
Ну, Веник так Веник. Пусть даже и Веничка. Ей, собственно, все равно было. Лишь бы не лез. Пришел к Стасечке – общайся со Стасечкой. Телефон в квартире есть, звони, обговаривай заранее время своих похотливых визитов. Но ведь нет же! Пришла однажды из института домой – а там Веник… Зачем, спрашивается, приходить, когда Стасечка где-то шляется? Ах, вот оно что… Оказывается, его добрая Стасечка ключами от квартиры снабдила. Ну, это уж ни в какие ворота! И как тут не вспомнишь мысленно все бабушкины слова, направленные в адрес непутевой дочери?
– …Да не хмурься, Катенька, тебе не идет… Давай лучше чаю выпьем. Я принес отличный английский чай, даже заварить успел.
– Не хочу я вашего чаю…
– Ой, как невежливо! Или ты решила, что чашка чаю из моих рук тебя к чему-то обяжет?
– Ага, только попробуйте! Обяжет! Щас! Не на ту напали!
– Да у меня и в мыслях нет, Катенька! Я к вам в квартиру просто забрел… Шел себе по улице, страдая от душевной тоски, от созерцания грубости мироустройства… Дай, думаю, зайду.