Но они все равно поехали. Потому что профессионалами они не были и близко…
Было темно. Через треснувшее и кое-как заклеенное лобовое все равно сочился промозглый ноябрьский ветер. Температура была около нуля, но снег еще не выпал – просто холодный ветер и мрак, которые господствовали в степи. Степной мрак страшнее любого другого, потому что в степи луне не от чего отражаться и темнота бывает полная. Кромешная. У них был атлас, изданный еще во времена Великого и Могучего, когда здесь была местная железная дорога, и по ее насыпи они и ориентировались. Ошибка, вызванная всеми предыдущими: если есть ориентир, то по нему будешь ориентироваться не только ты, но и противник. Но они не понимали и этого. Короче говоря, если они и были когда-то хищниками, то это в неумолимом, работающем, как часы, карательном механизме Великого и Могучего. Но не сейчас. Как один вор на новочеркасском сходняке высказался: любой человек умирает, что мужик, что мент. В этом мире они были одними и из многих, и «калаш» мало что решал.
Внезапно свет фары искателя ударил в лобовое, разбившись миллионами разноцветных брызг, и кто-то крикнул:
– Они, суки!
Гулко хлопнуло ружье, стекло разлетелось под градом волчьей картечи – и водитель, выпустив руль, схватился руками за голову, пытаясь собрать распадающееся на части лицо. К помповику присоединился автомат, машина летела с дороги, преследуемая безжалостным лучом и пулями, и шансов не было совсем никаких.
Впрочем, их и с самого начала не было…
– Выходи, сука!
Низенький, в кожаной куртке бандит рванул на себя дверь расстрелянного «УАЗа», оттуда пахнуло парным… скотобойней… металлом и бензином.
– Дохлый, кажись.
Один из бандитов, подбегая, передернул помпу и бахнул по водительскому месту. Все подпрыгнули.
– Блин, ты офигел!
Из машины подбежал еще один.
– Живые есть?
– Не. Если и были – вон, Ремень добил.
– Говорили – одного живым!
– Как одного живым тут. Ушли бы.
– Вот Сирота на бабло поставит, узнаешь как.
– Э, Валет. Глянь, чо…
Тот, кого звали Валет, зашел с другой стороны, посмотрел внутрь машины, подсвечивая мощным фонарем.
– Там было полно какой-то аппаратуры.
– А это чо…
– Ничо! Закрой!
Валету нехорошо, как змея за шиворот, вползала мысль, что они накосячили, и сильно. Это, похоже, оперская какая-то машина. А менты или того хуже – чекисты за своих рыть землю будут. А они… а чо они – вот их крайними и сделают. Мол, кто же знал – вот эти дятлы косяков напороли, с них и спрос…
И сделать уже ничего нельзя…
А утром в районе шахты появился «луноход». Желто-синий, как и положено, с глухим кузовом и собачником сзади без ручки. Он катил, переваливаясь по колдобинам и потом остановился – и с водительского десантировался мент. Обычный мент, лет тридцать на вид, лопоухий какой-то. Я это видел, потому что держал его на прицеле снайперской винтовки.
– Запроси… – сказал я, не отрываясь от прицела, – валить его или нет?
Бандера что-то забормотал в рацию, а я начал осматривать подходы, чтобы не прозевать, если к нам перебежками выдвигается ростовский ОМОН.
Бандера связывался по рации неумело, срываясь на скороговорку, и мне в который уже раз пришла в голову мысль, что так ничего серьезного не готовят. Снайпер, снайперская винтовка с глушителем – класс ее я уже успел оценить, «СВД» и «БУР», которым я пользовался в Афганистане, и рядом не стояли. Но рядом – проворовавшийся мент, завербованный на компре шпанюк, какой-то националист, который даже правил связи не знает. С такими кашу не сваришь, как говорится. И в этом есть какой-то подвох…
Какой – мне еще предстоит понять.
– Чо говорят?
– Старший говорит – пока не стрелять.
– Принял…
Принял так принял. И все-таки… какая удобная винтовка. И прицел – он хоть всего шестикратный, но по стеклу с нашими не сравнить. Все-таки сильно устарела «СВД», это еще в Афгане было понятно.
– Бандера… – спросил я, – ты в армии служил?
– Я не Бандера.
– Ты мне не представился, я тебя так и зову. В чем проблема?
– Юра меня зовут.
– Юра. Ну, так служил?
– Так… служил.
– И как?
– Дуже били… потом ничего.
– Дедовщина? Понимаю. Надо было табуретку взять – и первому же по кумполу. Изобьют, конечно, толпой, но уже от страха.
– Це не можно.
– Почему?
– Не по-христиански это.
– По-христиански? Ну, ты дал…
– Я им говорил… – Бандера говорил тихо, словно уйдя в себя, – говорил, шо вы делаете, братья. Там же… наши были. Львивские… А они ржали. Меня… христосиком называли. Це не дило. Не по-людски это…
Здорово. Еще один раскололся… у каждого свои тараканы в голове… паноптикум собрали… один блатной, этот вот – чмырь армейский. Меня человек один учил… если солдат упал, то подняться он только сам может.
А все-таки… великое дело делала Советская армия. За два года переплавляла народ страны в единый монолит. Это потом… появились какие-то комитеты солдатских матерей, еще и придумали такую хрень, что каждый служит там, где призван. Бред какой. Так страна развалится на хрен…
Мент, выйдя из машины, осмотрелся. Поправил висящий на боку автомат – приклад был сложен, магазины – перемотаны синей изолентой. Бронежилет тоже был. Наличие автомата и бронежилета было нормой, под боком – Чечня. Долбаная-передолбаная, злокозненная Ичкерия.
Мент осмотрелся, потом гаркнул на всю глотку:
– Есть кто живой?
Сначала никакой реакции не было. Потом из-за низенького, двухэтажного строения вышел человек и направился к менту. Он был лет сорока, полноватый, невысокий. В камке, но сейчас многие так носят. Камок – что-то вроде защиты, сигнал того, что от этого человека надо держаться подальше.
– Стой. Кто такой?
– Алексей Владимирович меня зовут. А что – представляться уже не требуется по новому приказу?
Последние слова были одним из способов ненавязчиво обозначить позицию «я свой» в ментовской среде.
– Милиция, старший лейтенант Волочаев. Документики прошу…
Толстый передал паспорт гражданина Украины, синий. В паспорт была вложена стодолларовая купюра.
Мент перелистал паспорт.
– Гражданин Горегляд Алексей Владимирович. Гэ Днепропетровск. Далеко вас занесло.
Толстяк пожал плечами:
– Работа. Как уволился… работы-то нет особо.