Полковник промямлил что-то нечленораздельное и затем все-таки сумел спросить, правда, столь же невнятно:
– Неужели это действительно вы, господин капитан?
– Садитесь в машину и приезжайте, убедитесь. Я попрошу бойцов на передовой, чтобы вас пропустили.
– Что вам нужно?
– Разрешите доложить, господин полковник, что весь ваш десант моими солдатами уничтожен, а радист, то есть унтер-офицер Ардуцэ, находится в моем распоряжении. Унтер-офицер, поприветствуйте своего доблестного полковника и подтвердите, что находитесь в плену.
– Я действительно оказался у русских, господин полковник. И весь десант наш погиб, причем почти все – не дойдя до берега.
– Что ж вы так послали своих людей: ночью, по-воровски? Объявили бы об их визите, мы бы приготовились, посидели бы за парой бутылок водки.
– Издеваетесь, капитан? Молите бога, чтобы вы не дожили до того дня, когда мы возьмем город. Потому что как только мы возьмем его, то первое, что сделаем, – это вздернем вас на центральной площади.
– Но признайтесь, что сами вы в такую возможность не верите, – спокойно парировал Гродов и тут же махнул рукой, подавая сигнал телефонисту, который был на связи с Куршиновым. – А теперь, господин полковник, позвольте передать через вас привет маршалу Антонеску. – И отдал наушники унтер-офицеру, только когда услышал, как рядом со штабом прогремел мощный взрыв. – Жить хочешь? – спросил радиста.
– Очень хочу, господин капитан, – молящим голосом произнес пленный. – Видит Господь, что мне эта война не нужна.
– Охотно верю. Теперь ты служишь у меня. Будешь прослушивать румынский эфир и докладывать обо всем, что услышишь.
– Как прикажете, господин капитан…
Вернувшись к командному пункту, Гродов тут же связался с полковником Бекетовым и доложил обо всем, что только что происходило в районе батареи.
– Что не позволил противнику зацепиться за берег и создать плацдарм – в этом ты молодец. Очень уж некстати оказался бы румынский плацдарм по соседству с батареей.
– Но есть одна идея. В руки мне попал румынский радист из состава этого самого десанта. Он уже связывал меня с командиром полка полковником Нигрескулом.
– И ты беседовал с ним?
– Состоялась сугубо светская беседа.
– Мне позволено узнать, о чем именно беседовали?
– Я упрекал полковника, что в гости своих солдат он посылает по-воровски, ночью, именно поэтому пришлось их всех истребить. Он же в ответ пообещал повесить меня на центральной площади города. Когда возьмет его, естественно. Понятно, что в благодарность за обещание я послал полковнику пламенный привет в виде залпа главного калибра по зданию штаба. Кстати, указанному все тем же радистом, унтер-офицером Ардуцэ.
– И теперь ты желаешь оставить этого радиста при себе, чтобы получать сведения о войсках противника из первых рук?
– Так точно, товарищ полковник. Он дал согласие работать на нас в обмен на жизнь, так что, думаю, не подведет.
– То есть ты его уже завербовал?
– Вежливо предложил поработать на нас.
Бекетов посопел в трубку, словно обиженный ребенок.
– Послушай, Гродов, ты, наверное, забыл, сколько нервов стоило мне спасти тебя от рук органов за твою сделку с противником во времена «румынского плацдарма», когда ты отпустил на волю капитана Штефана Олтяну и его солдат? А теперь ты решил вести переговоры с румынскими полковниками и генералами, не говоря уже о маршале Антонеску?
– Но ведь сугубо в интересах армейской разведки.
– Нет, Гродов, судя по всему, смерть свою ты примешь не от вражеской пули… А чтобы этого не случилось, через полчаса из Новой Дофиновки к тебе прибудет на полуторке мой офицер, младший лейтенант, с охраной. Без каких-либо пререканий передашь ему своего радиста: пусть сидит в нашем тылу и работает под присмотром тех, кому в таких случаях присматривать за ним положено. Возражения будут?
– Какие ж тут возражения? Забирайте, я себе еще одного добуду, из тех, что поближе к румынскому генштабу.
Полковник неожиданно рассмеялся.
– Можешь добывать, но судьбу твою, капитан Гродов, я уже напророчил.
Но еще до того, как прибыл младший лейтенант из контрразведки, с комбатом связался полковник Осипов.
– Что там у вас происходит, комбат? – взволнованно поинтересовался он. – Что за всенощную пальбу ты устроил у себя на побережье?
– На самом деле это я устроил ночное купание как минимум шестидесяти румынским десантникам, которые пытались создать плацдарм неподалеку от батарейного причала. В результате все семь баркасов уже на дне.
– Как это им в голову взбрело сунуться к твоей батарее?
– Если бы они здесь окопались, пришлось бы не один десяток бойцов положить, чтобы их выкурить, при том что этих людей мы вынуждены были бы снять с основного направления вражеского натиска.
– О десанте донесла разведка?
– Чисто интуитивно вычислил, зная, что завтра, то есть уже сегодня, наступлением будет командовать сам маршал Антонеску. Ничего не поделаешь, пришлось его слегка огорчить.
– В тебе действительно проявляется то самое командирское чутье, которое, увы, дано не каждому.
– Святое правило тактики: «Поставь себя на место вражеского командира». Вот я и пытаюсь…
– Как видишь, получается. Только теперь ты опять поставь себя на место комбата береговой и доложи об этом бое командиру дивизиона Кречету. Больно уж он обижен твоим невниманием, особенно тем, что о большинстве твоих вылазок и рейдов ему приходится узнавать от штабистов оборонительного района или морской базы.
– Ладно, уважим, – прислушался к его совету Гродов. – Сейчас же и доложу.
35
Утром подкрепление из отряда морских пехотинцев еще только обустраивалось на новых позициях, а со всех постов и от всех соседей на батарею уже начали поступать сообщения о концентрации больших сил противника и просьбы поддержать их в нужную минуту огнем. Ситуацию немного разрядил налет трех звеньев авиации, пилоты которой, как потом выяснилось, сумели уничтожить в районе Булдынка – Свердлово около тридцати танков противника и более двадцати машин с пехотой и боеприпасами [43] . Случись так, что вся эта масса румынско-германских войск ринулась бы на Восточный сектор обороны, сдерживать ее уже было бы нечем, да и некому.
Впрочем, даже если бы эти самолеты вообще не причинили врагу никакого вреда, само их появление порождало надежду и хоть какую-то уверенность; ведь у некоторых бойцов уже создавалось впечатление, что на южном фронте не осталось никакой советской авиации. Ну, а как только самолеты исчезли за морским горизонтом, в бой вступила береговая и корабельная артиллерия.