– И осень-то харасо ошибаешься, атаман, – вдруг на удивление спокойно произнесла она.

– Опять врешь, в соболях-алмазах, – незло, скорее обиженно, констатировал генерал.

– Сото и-никогда не врет, – предупредительно, по-школярски уточнила девушка. – Сото иногда скрывает свои истинные намерения.

– Не один ли черт?! А ведь должна бы уже понимать, какое дохлое это дело – лгать атаману.

– Я всего лишь профессиональная любовница, и-господина генерала, – мило улыбнулась гейша, игриво забросив ножку за спину атамана. – Однако ошибка ваша не в том, что заставили меня и-выбирать между профессиональной шпионкой и профессиональной любовницей, а в том, что вам и-пришло в голову выяснять, кто я на самом деле. И-никогда больше не делайте этого, господина генерала, тем более – в постели, – добродушно посоветовала женщина.

– Ну вот, уже поучаешь!

– И-вы правы, атаман: «поучаешь»… – игриво заглянула ему в глаза Сото и, не уловив осуждения, обхватила голову мужчины, чтобы в следующее мгновение решительно усесться ему на грудь.

– Во паршивка узкоглазая! – восхищенно пробормотал Семёнов.

– И осень-то харасо! Вы правы, господина генерала, – вдруг охотно, хотя и запоздало согласилась Сото, томно изгибаясь. – Я действительно Орхидея-императрица и «паршивка узкоглазая». И осень-то харасо!

15

За два часа до отъезда Семёнова из Тайлари его водитель Фротов был задержан у гаража агентами японской контрразведки в штатском. Еще через некоторое время он оказался в той же комнате, где не далее как вчера главнокомандующий беседовал с полковником Таки. Правда, водителя полковник своим присутствием не удостоил. Вместо него в бамбуковом кресле восседал рослый, широкоплечий, с могучей фигурой борца, подполковник Имоти. В глазах его разгоралось что-то по-звериному свирепое. Лицо застыло, превратившись в посмертную маску императорского палача; в то время как в плотно сжатых мясистых губах созревали ненавистью убийственные слова.

Усадив водителя в кресло напротив, Имоти с минуту молча крушил его психику сверлящим взглядом белесо-огненных глаз. Казалось, еще мгновение – он прокричит по-японски что-нибудь воинственно нечленораздельное, и из-за двери выскочит человек с ритуальным мечом наемного дворцового убийцы.

Поручик испуганно поежился, зная о себе то, о чем пока что не догадывался ни его благодетель – белогвардейский фюрер Родзаевский, ни Семёнов: он был неисправимым трусом. Конечно, в их глазах «водитель» все еще представал в ипостаси непревзойденного разведчика-аналитика. Он способен был раскрыть любую интригу врага, выдвинуть десятки гипотез, нутром улавливал коварство, мог оказаться в первом ряду атакующей кавалерийской лавины. Но, оставшись с опасностью один на один, терял силу воли, лишаясь всякого мужества. Иногда в одиночку ему страшно даже было показываться на вечерних улицах Харбина… Офицер уже давно не скрывал от себя: он не выдержал бы не то что пыток – даже обычного допроса с легким пристрастием. Самообвинения в трусости, самобичевания уже не помогали.

– И ты, мерзавец, скрывал, что на самом деле являешься не рядовым водителем, а контрразведчиком? – наконец разродился леденящей свирепостью подполковник Имоти. – От кого ты, вша мерзопакостная, пытался скрывать это?! От разведки союзников? На деньги которых все вы, гнида белогвардейская, содержитесь здесь?!

«В мире нет существа страшнее, чем помесь русского с японцем, – дрогнул поручик. – Азиатское коварство, умноженное на русское «матерщинное хамство» – кто способен выдержать такое?!»

– Вы ошибаетесь, господин подполковник, – прерывающимся голосом заметил Фротов. Возмутиться по поводу столь грубого обращения с ним он не решался, так как прекрасно знал, к каким изощрённым методам пытки прибегают японцы.

– В чем? – схватился Имоти за бамбуковые подлокотники, которые, казалось, вот-вот выдернет из кресла. – В чем именно я ошибаюсь?!

– В том, что я контрразведчик.

– Вы считаете, я способен был отдать приказ о вашем задержании, не получив убедительного представления о том, с кем имею дело?!

– Нет, я так не считаю.

– Тогда что вы имеете в виду?

– Очевидно, вас ввели в заблуждение информаторы. Увы, такое порой случается.

– Какая наглость! – артистично изумился подполковник.

Имоти мельком глянул на безучастно сидевшего рядом капитана-переводчика, без которого он, свободно владевший русским, прекрасно обходился. Это был взгляд подчиненного, испрашивающего разрешения на более суровые способы допроса. И хотя переводчик и бровью не повел, разрешение, видимо, было получено. Имоти издал воинствующий клич, и произошло то, чего Фротов так опасался: в комнату ворвались двое дюжих японцев, подхватили его под руки, приподняли с кресла, уже на весу подсекли ноги и грохнули ягодицами об пол.

Поручик ощутил, как все внутренности его вдруг охватило жгучее пламя боли, и понял: еще два-три таких броска – и он станет если не покойником, то инвалидом.

– Остановите их! Остановите! – заорал Фротов во время третьего «вознесения».

– Зачем же так громко? – «ожил» вдруг капитан-переводчик, неодобрительно покачал головой, начальственным движением руки отсылая экзекуторов за дверь. – Вам известно, кто я такой? – обратился он к Фротову.

– Так точно, господин генерал, – простонал поручик, с трудом садясь в свое кресло.

– Вам ведь известен не только мой чин, но и фамилия.

– Так точно, если меня правильно информировали, вы – генерал Судзуки.

– А вас для того и пригласили сюда, чтобы услышать имя данного информатора.

– Мне удалось узнать об этом от вашего водителя.

Подполковник и генерал встревоженно переглянулись, и поручику почудился страх в глазах Имоти. Подполковник, наверное, нес личную ответственность за надежность этого человека.

– Вы утверждаете, что в роли информатора выступает мой водитель?

– Нет, он не предавал вас. Просто я стал свидетелем его беседы с водителем господина Исимуры.

Генерал и подполковник вновь многозначительно обменялись взглядами. Судьба обоих водителей, очевидно, была уже предрешена. Подтверждением тому прозвучала традиционная для подобных случаев фраза «надеюсь, у водителя хватит мужества искупить свою вину!», которую по-самурайски прокричал Имоти.

– То есть вы владеете японским? – вновь обратился генерал к Фротову, считая вопрос об информаторе закрытым.

– Немного понимаю. Но говорю с трудом, – объяснил поручик, моля Господа, чтобы и его тоже не превратили в «искупителя вины».

– Однако стремитесь постичь его в совершенстве?

– Мудрый язык великого народа. Почему бы и не постичь? – окончательно приободрился Фротов, понимая, насколько генералу выгоднее завербовать его, нежели отправлять к праотцам.