– Снова англичане, – объяснил Георг фон Тирбах. – На Брауншвайг пошли. Они бомбят его пригороды с тупым упрямством и таким количеством взрывчатки, что руины Шварцтирбаха отзванивают, словно соборные колокола. Да, господа! Но лично я уже достаточно наслушался.
Он повернулся и молча пошел назад, к едва заметной, поросшей травой дороге. Оберштурмфюрер фон Тирбах и двое других диверсантов последовали за ним.
– Кажется, старик сразу же признал тебя в качестве наследника, – едва слышно проговорил Курбатов, выбрав момент, когда решительно вышагивавший барон оказался достаточно далеко от них.
– Еще бы. По поводу моего приезда ему звонили дважды: сначала адъютант Отто Скорцени…
– Я сам просил его об этом, – обронил Курбатов.
– …А затем кто-то там из штаба Гиммлера.
– Дело не в этом. Никакие звонки, даже если бы на том конце провода оказался сам Гиммлер, не способны были бы убедить такого типа. Тем более что у него своя точка зрения на гитлеризм и роль СС в этой стране. Мне кажется, он сразу же ощутил некую близость душ, почувствовал в тебе что-то родное, кровное.
– В этом его моральное спасение. Он ведь долго ждал духовной поддержки. Представьте себе человека, который сознавал себя последним из угасшего рода, а тут вдруг…
…На полпути к подножию возвышенности их ждал старый, видавший виды «опель» с измятым кузовом и осколочной пробоиной в заднем крыле.
Курбатов давно подозревал, что с помощью этой машины фридентальские курсанты уже два года обучаются дорожно-минерному делу, однако никакой другой машины под рукой у Скорцени не оказалось. И князь не удивился, что, когда час назад «опель» прибыл на подворье Хранителя Руин, тот осмотрел автомобиль и его пассажиров с таким сочувственным любопытством, словно они только что на его глазах прорвались через линию фронта. Возможно, сам вид этой фронтовой машины напомнил ему о гибели сына и обо всем том хаосе, который творится вокруг – а значит, сделал старика покладистее в отношениях с неожиданно и подозрительно объявившимся маньчжурским бароном.
Прежде чем сесть в эту машину после возвращения с вершины, они все четверо оглянулись на остатки древней башни, буквально нависавшей над пятиметровым обрывом.
– Замки и крепости – вот что остается после нас, представителей древних аристократических родов, на этой земле, – горделиво просветил всех Хранитель Руин. – Да, господа, замки и крепости. Всмотритесь в эти стены. В них, как написано было в одной мудрой книге, – наша родословная, наше прошлое и будущее. В них – бессмертие строителей и владетелей. Народ, возведший за всю свою историю хотя бы одну мощную крепость, уже бессмертен и принадлежит вечности. Да, господа, вечности!
– Несомненно, – пробормотал Виктор.
– Можете так и сообщить своему Скорцени, которого, с приближением русских, как я понял, обуяло желание превратить руины замка, скалы Шварцтирбаха и мои лесные угодья в еще одно пристанище германских диверсантов.
Гости многозначительно переглянулись: такой прозорливости в завершение их встречи они явно не ожидали.
Генерал Семёнов так и не смог понять, то ли их визит – его и подполковника Имоти – в отдел контрразведки Квантунской армии оказался совершенно неожиданным для следователя, занимающегося делом Лукиной, то ли все, что он увидел, – было именно на него и рассчитано. Дабы главнокомандующий Вооруженными силами Дальнего Востока не усомнился в том, что террористка, столь бездарно покушавшаяся на него, действительно была подослана НКВД.
Войдя в камеру, он увидел сидящую на покрытой циновками тахте совершенно обезумевшую женщину с выпученными невидящими глазами. Распухшее от побоев посеревшее лицо её было окаймлено слипшимися потными космами волос, платье истерзано, вся грудь испещрена кровоподтеками, и запах… запах в этой следственной келье стоял такой, словно несколько минут назад здесь одновременно занимались сексом, по крайней мере, сто беснующихся нечистоплотных пар.
– Совершенно верно, – вычитал его вопрошающий взгляд подполковник, брезгливо осматривая подследственную, в которой уже невозможно было узнать ту красавицу, что появилась недавно в номере командующего. – Она оказалась не из пугливых и могла выдержать любые допросы, в том числе и с пристрастием. Однако в отношении женщин мы иногда применяем такие методы, благодаря которым сохраняем их физически, но уничтожаем морально. Госпожа Лукина не учла этого.
– Сабельно, подполковник, сабельно, – понимающе кивал Семёнов.
– В отношении русских этот способ японские офицеры, как видите, применяют с особым рвением. К тому же вам хорошо известно: японцы обожают сибирячек-славянок.
– Тоже не новость, – проворчал атаман, почти с сожалением посматривая на Лукину, продолжавшую сидеть в позе крайне изможденного человека, совершенно безразличного к тому, что о нем думают и что с ним происходит. По тому, как Имоти в открытую говорил при Лукиной об «особых методах» кемпейтай, Семёнов определил, что судьба её решена.
«А хорошая была бабёнка, при ноге и всем прочем… – подумалось ему. О том, как эта «бабёнка» чуть не лишила его жизни, генералу вспоминать почему-то не хотелось. – Испохабили её эти азиаты, а можно было бы и самому «допросить»…»
– И что удалось выпытать у неё, подполковник?
– Что послана сюда со специальным заданием, извините, убить командующего белогвардейской армией. При этом действовать должна была, исходя из ситуации: застрелить, отравить, подложить мину, натравить на вас одного из офицеров. Я все верно изложил? К вам обращаются, мадам!
– Скоты, – едва слышно проговорила террористка. – Какие же вы скоты!
– Вы, сударыня, пока что не в состоянии понять, что если бы к вам начали применять сугубо национальные методы пыток: например, бить палками по пяткам, сажать на подрезанные ростки бамбука или на муравейник, растягивать на канатных подвесках, то обо всем, что с вами происходило до сих пор, вы вспоминали бы, как о райском сне.
– Он прав, мадам, – проворчал главнокомандующий. – Вы должны были знать, куда и с какой целью шли.
– А вы считаете, я не понимала этого? – едва выговаривала слова обреченная. Некогда красиво очерченные губы её распухли до предела, и просто непонятно было, как она умудряется владеть ими при попытке произнести что-либо членораздельное.
– Тогда что же вас возмущает?
– К своей гибели я шла совершенно осознанно. Убить вас вызвалась сама, и тоже вполне осмысленно.
– То есть хотите сказать, что сами попросили направить вас в Маньчжурию, чтобы убить меня? – тяжело опустился на один из двух стоявших здесь стульев генерал.
– Представьте себе… Другое дело, что НКВД давно искал такого человека. Вот я и подвернулась.
Семёнов устало, по-стариковски развел руками, давая понять, что в таком случае ничем не способен помочь ей. Даже не в состоянии посочувствовать.