– На это уже указывал в своих донесениях начальник обороны порта. Но взорвать маяк – значит поставить под удар все те караваны судов, которые в основном приходят к нам ночью.
– Согласен, взрывать его нельзя. Но чем раньше мы решимся на этот шаг, тем меньше потерь понесем. Ведь фарватер теперь находится на расстоянии четырех-пяти километров от батарей. Если вспомнить, что это километры морской глади, то получается, что обстрелы будут вестись почти прямой наводкой. Образно говоря, конечно.
Адмирал подпер голову ладонью, словно пытался утолить сильную боль, и с минуту молчал.
– Мне не позволят взрывать этот маяк, – проговорил он, все еще не меняя позы. – Кроме всего прочего, маяк остается одним из символов города, его архитектурной ценностью.
Теперь уже пришла очередь для молчания начальника контрразведки. Что он мог возразить против такого довода, да и какой смысл в подобных возражениях? Однако проблемы идеального ориентира для вражеских пушкарей его молчание не решало.
– Кстати, кроме румынских авиационных полков, которые базируются вот здесь, в районе бывших немецких колоний Зельца и Бадена, – решил Бекетов уйти от спора с адмиралом, – уже через пару дней мы будем иметь дело с «асами Геринга» из 10-го авиакорпуса люфтваффе. Того самого, пилоты которого в течение двух лет вели сражения с кораблями английского флота и набирались опыта в знаменитой воздушной «битве за Британию»[27].
– В «битве за Британию» – да… – автоматически как-то подтвердил адмирал и тут же поднял глаза на Бекетова. – Наслышан. С таким-то опытом; да и самолеты, очевидно, новейшие.
– В основном пикирующие бомбардировщики «Юнкерс-87», то есть наиболее подходящие машины для уничтожения судов и вскрытия обороны противника.
– Пикирующие бомбардировщики, – задумчиво кивал адмирал, думая уже о чем-то другом, возможно, о тех судах, которые так никогда и не дойдут до причалов города. – Только этих «асов Геринга» нам сейчас и не хватало.
Командующего никогда не покидало чувство вины за те конвои, которые понесли потери. Особенно если гибель корабля случалась уже на подходе к порту. Докладывая о ней в штаб флота, он психологически готов был к резкому упреку: «Что ж вы так?! Мы тут снаряжаем конвои, последнее от себя отрываем, а вы не смогли уберечь ни груз, ни само судно!»
– По данным разведки флота, полученным от пленных пилотов, – продолжил информационно добивать командующего начальник контрразведки, – первые авиачасти этого корпуса уже перебрасываются из побережья Средиземного моря в район Николаева и нацелены они будут на наши морские коммуникации, прежде всего – на севастопольский фарватер.
– Да уж, у разведки всегда найдется чем «утешить» командование флота.
– А теперь прикинем, что мы можем противопоставить противнику в Восточном секторе обороны? Нашу вконец измотанную 421-ю стрелковую дивизию, с ее жутким недокомплектом личного состава, не имеющую ни одного танка, ни одного артиллерийского подразделения? Столь же измотанные полки морской пехоты и пограничников, да резервный батальон ополченцев? Притом что не мы, жаждущие наступления, имеем как минимум трехкратное преимущество в живой силе, а наш противник. Это, подчеркиваю, в живой силе, а что уж говорить о технике?! Тем более что части почти не получают авиационной поддержки, в воздухе пока что господствует противник. Поддержка корабельной артиллерией тоже ограничена. И вообще потерять две такие, по существу, неуязвимые, береговые батареи!..
Адмирал и сам знал о катастрофическом положении в Восточном секторе. Как, впрочем, и в двух других. В самый раз не о наступлении думать, а отводить войска еще ближе к городу, максимально сокращая линию фронта ради насыщения ее живой силой, да зарываться в землю, превращая в опорный пункт каждый хуторок, каждое здание – в предместье. Ясно, что все это Жуков осознавал. Однако для него важно было услышать такие вот слова поддержки, подкрепленные знанием реального положения дел, слова обычного человеческого понимания. Причем услышать их прежде всего от полковника Бекетова, чье мнение ценили не только в штабе и Военсовете оборонительного района, но и в штабе флота.
– Все, что вы, милейший, только что изложили и еще способны изложить, – резко поднялся из-за стола командующий, увлекая за собой полковника, – звучит веско, а главное, убедительно. Выходит, я не зря начал обсуждение этой директивы Военсовета флота именно с вами. Но, исходя из сказанного, вам поручение… Собственно, не столько поручение, сколько просьба: подготовьте проект письма нашего Военсовета обороны командующему флотом. Оно, конечно, должно быть деликатным, дескать, «мы готовы выполнить любой приказ», но в то же время достаточно реалистичным, а потому – принципиальным.
Бекетов поморщился, покряхтел… Он терпеть не мог бумаг; особенно таких вот «ублажающих», как он называл их, писем, и всегда составлял их крайне плохо – с изложением на бумаге у него обычно возникали трудности. Но терзаний его адмирал не ведал и продолжал:
– Основная мысль нашего донесения должна быть предельно ясной: Военсовет и штаб оборонительного района считают, что успех задуманной операции возможен только при условии серьезной поддержки со стороны командования живой силой, мощной корабельной артиллерией, а также бомбардировочными и истребительными эскадрильями. Добро бы еще подключить штурмовую авиацию.
Высказав все это с потупленным взором, адмирал неожиданно поднял глаза и встретился взглядом с полковником. Этими взглядами они способны были сказать друг другу значительно больше того, что произнесено словами. Они предвидели, каковой будет реакция штаба флота. В последнее время там нервно воспринимали любую просьбу одесситов о серьезных подкреплениях, множество раз давая понять: резервов, как таковых, у флота нет и взяться им неоткуда. Последнее отдают, хотя уже надо бы всерьез подумать об обороне главной базы флота – Севастополя. Однако тут же возникал вопрос: что в таком случае делать с обороной Одессы: уводить войска в Крым, оставляя в городе партизан и подполье? Заманивать противника в городские кварталы, чтобы перемалывать его части в уличных боях? Тем более что принять решение о сдаче Одессы может только сам Верховный, который, судя по всему, торопиться с этим не намерен.
– … Если мы не составим такого донесения командующему флотом, не аргументируем, вся вина за провал десантной операции и наступления ляжет на нас, – как бы подытожил итог сомнений командующего полковник Бекетов.
– Прежде всего, нужно добиться отсрочки десанта, чтобы подготовиться к удару основных сил.
– При этом жестко конкретизировать, какое именно пополнение, с какой техникой и в какие сроки нам понадобится. И просить нам придется, как минимум, одну полноценную кадровую дивизию, с полным штатом личного состава и вооружения, а кроме того… – договорить полковник не успел. В проеме двери появилась голова адъютанта командующего.
– Товарищ контр-адмирал, у аппарата радиосвязи командующий флотом. Просит вас.
– Сам командующий?! У рации?!
Бекетов понимал, что Жукову было чему удивляться. Разговор по радиосвязи никакой особой шифровки не предполагал. Да и на связь с ним лично командующий выходил только однажды, к исходу первого дня войны. Однако связь тогда еще была телефонной, по закрытой правительственной линии. Значит, ситуация действительно из ряда вон выходящая.