– Своего рода воздушная морская пехота. Высаживаться на островах и вблизи вражеских морских баз с целью захвата и диверсий; усиливать плацдармы, захваченные морской пехотой. Рассматриваются и кое-какие варианты абордажных боев. Так что ты, артиллерийский капитан береговой службы, подумай, в тех ли частях служишь, в которых способен. И способен ли служить там, где служим мы.
– Судя по всему, подполковник Бекетов задается тем же вопросом.
Агент Крамольников, очевидно, только потому и явился к бригадефюреру в естественном для себя мундире – поручика белой армии, что не хотел раздражать его каким-либо другим «маскарадным» одеянием. У него уже давно был чин обер-лейтенанта вермахта, но он принципиально отдавал предпочтение русскому мундиру – в этом просматривалась и дань ностальгии и своеобразный вызов германцам, которых недолюбливал еще больше, чем румын, не говоря уже о своих красных соплеменниках.
– Вы так и разгуливали по Одессе в своем белогвардейском мундире? – иронично осведомился барон вместо приветствия.
– Вообще-то, как и было условлено, в Сулину мой мундир привез денщик, который ждал там моего возвращения, – тоже с ухмылкой ответил поручик. – Однако мысль такая – ворваться в Одессу в мундире с аксельбантами – возникала, чего уж тут…
Худощавое, еще не подернутое тленом старения лицо его источало такое аристократическое благородство, каким вряд ли могли похвастаться представители самых высокородных европейских родов. Другое дело, что для рафинированного аристократа он был слишком плечист и широк в кости, слишком уж повевало от него грубой ломовой силой.
– Однако же пришлось врываться в мундире красного офицера?
– Разве красные знают, что такое мундир? То, в чем они щеголяют, тыловое позорище в обмотках. А вот то, что я люблю рисково играть и перевоплощаться, это факт.
– Слышал, вам помогает театральная богема, в которую вы стали вхожи благодаря своей матушке.
– Хозяйка явочной квартиры – давнишняя подруга моей матери, несостоявшаяся киноактриса, поклонница Веры Холодной, которая, в конечном итоге, стала талантливым театральным костюмером.
– Хотите сказать, что она не догадывается, кто вы?
– Единственное, в чем она не сомневается, так это в том, что коммунистов я ненавижу точно так же, как она.
– Но для нее ведь не было тайной, что вы служили у белых?
Обычно бригадефюрер мало интересовался подробностями выживания агентов во время их пребывания в России, но справедливо считал, что Крамольников – случай особый. Тем более что, интересуясь подробностями «непотопляемости» Лицедея, барон в то же время пытался еще раз проверить его на правдивость информации о себе. Вдруг появится какая-то несогласованность с теми данными, которыми он отбивался от натиска следователей СД и гестапо?
– Я служил там под именем и фамилией своего отчима, Петра Раздорова. Поэтому юный Петр Крамольников, около месяца трудившийся по заданию белой разведки санитаром в изрубленном затем «белобандитами» тыловом госпитале красных, – о чем имеется подлинный документ, заверенный главврачом за две минуты до его гибели, – перед советской властью ангельски «чист». Документы тридцатых годов у меня тоже настоящие: с реальными печатями и настоящими фотографиями.
– Факт, который порождает не только любопытство, но и подозрение, – мрачно прокомментировал барон.
– И тем не менее перед вами – работник сцены провинциального передвижного агиттеатра Петр Крамольников, изредка выступавший с агитчастушками под сценическим псевдонимом «Петр Лицедей».
– Документ тоже подписан директором театра за две минуты до того, как вы его пристрелили? – едва заметно осклабился барон.
– Я действительно числился там работником сцены во время первого своего рейда в Совдепию, совершенного уже отсюда, из-за рубежа. Возвращаясь за рубеж, оставил после себя одного проворовавшегося типа, который продолжал гастролировать в составе этого театра по глубинным селам под тем же псевдонимом, вплоть до моего следующего рейда. Запуганный мною директор, не ведавший о моей истинной профессии, согласился на такой ход. А вот после моего возвращения двойник-лицедей действительно бесследно исчез. Что было, то было.
– Причем всякий раз вы останавливались у вашей знакомой костюмерши, – заглянул барон в свои записи, – Елизаветы Волковой? Представая в роли ее ветреного ухажера?
– Тоже правильная информация.
– Почему же вы решаетесь вновь и вновь возвращаться на эту явку?
– Во-первых, вынужден уточнить, что квартира этой женщины моей официальной явкой никогда не была. А во-вторых, зачем менять насиженные гнезда? Что же касается одеяний, то какие-то костюмы и мундиры она сумела «списать» с мест былой службы, какие-то пошила за мои деньги, якобы для коллектива художественной самодеятельности. Так что щеголяем-с, господин бригадефюрер, щеголяем-с…
– И в чем предпочитаете щеголять?
– То в форме офицера милиции, то в облике провинциального актера – в заношенном жилете и потрепанном сюртуке, желающего испытать свою судьбу на Одесской киностудии или же возвращающегося на судно основательно подвыпившего румынского моряка, завладевшего документами того, настоящего бродяги, которого мертвецки напоили и «усыпили» в одном из подпольных притонов. Без лишнего куража скажу, что до меня по Одессе и Кишиневу так нагло разгуливал только один человек – известный бандит-экспроприатор, он же впоследствии легендарный красный командир Григорий Котовский.
Бригадефюрер достаточно хорошо ознакомился с историей Бессарабии и юга Украины, чтобы не уточнять, кто такой Котовский или Миша Япончик. Что же касается зарубежных похождений поручика Крамольникова, то фон Гравс нисколько не сомневался, что он действительно «щеголяет». Для него не было тайной, что, оправдывая свой псевдоним, Лицедей слывет прекрасным актером, истинным гением шпионских перевоплощений. Другое дело, какой практический эффект от этих рейдов? Не пора ли превратить эти лихаческие рейды в тыл врага из агентурных авантюр в полноценные разведывательно-диверсионные операции?
Познавший от своей матери, гримера из провинциального Херсонского драматического театра, основы ее искусства Петр Крамольников, чье детство, по существу, прошло за театральными кулисами, обладал талантом подражания – в речи, ходьбе, манере поведения любого однажды увиденного перед собой человека. Не исключено, что в этом разведчике действительно умирал очень одаренный лицедей. В шестнадцать лет он уже служил в белогвардейской разведке, там же окончил ускоренный курс военного училища и в восемнадцать уже стал подпоручиком разведки генерала Врангеля.
Именно в разведке Крамольников, судя по его послужному списку, и проявил свой артистический талант, представая перед местными коммунистами то в роли командированного из Питера сотрудника красной контрразведки, то в роли долечивающегося после госпиталя красного командира, для разнообразия облачающегося в лохмотья странствующего сумасшедшего.