– Будьте осторожны и ни во что не ввязывайтесь, – предупредил сержант. – Не нравится мне, что вы назначили свидание с тем парнишкой у Гертрудинского храма.
– А что?
– Чересчур близко к гарнизонному госпиталю. Те его служители, что ходят в храм, могут признать вас. Знаете ли, что обнаружилось в шапке, которую вы столь ловко подкинули вместе со свечами?
– По вашему совету, Бессмертный!
– Откуда же мне было знать, что вы даже не догадались ощупать ту шапку? Ну да ладно. В ней был пропуск через посты прусского корпуса, подписанный лично маршалом Макдональдом. Теперь ясно, почему вам следует соблюдать осторожность?
– Да уж куда яснее…
Я не стал расспрашивать, откуда у него такие сведения. По моему разумению, Бессмертный был приятелем Розена и выполнял иногда его поручения. Отсюда вытекало его знакомство с военной полицией.
От Риги до Икскюля двадцать восемь верст. Для хорошего наездника – чепуха, но я в хороших наездниках не числился. Казаки, вместе с которыми я совершил это путешествие, порядком надо мной посмеялись, моя посадка в седле казалась им нелепой. Но к полудню я все же оказался в Риге, более того, я доехал верхом до самой Гертрудинской церкви. Это было великое благодеяние со стороны казаков – если бы они ссадили меня с лошади на два квартала ранее, я бы добрался до места встречи с опозданием.
Я бывал здесь ранее, а про святую Гертруду мне рассказала великая любительница маленьких пушистых котяток Анхен. Эта святая почиталась как покровительница трактирных хозяев и корчмарей, паломников, вообще всех путников, ищущих ночлега, а также кошек. Но странным образом художники, ее изображавшие, рисовали ее в компании мышей и крыс, сновавших у ее ног и даже карабкавшихся по ее посоху и плащу.
Небольшая деревянная Гертрудинская церковь не пострадала при пожаре, хотя несколько домов с ней рядом сгорело. Я прохаживался поблизости и поглядывал на небо – вроде полдень уже был в разгаре, а мой бородатый юноша все не являлся. Наконец он прибыл с таким же юным приятелем, лет пятнадцати, не более. И этот также оказался почтенным женатым мужчиной.
– Здравствуй, Трабл, – сказал я. – Надеюсь, ты не с пустыми руками.
– Пойдем, любезный господин, в сторонку, – отвечал Берл (тогда он сделал вид, будто я не перевираю его имени, но потом сознался, что едва удерживался от смеха). – Во-первых, незачем, чтобы нас вместе видели. А во-вторых, вот тут и справа очень нехорошее место. Нельзя было тут строить дома.
– А что? – спросил я, пытаясь припомнить, тут или не тут стояли городские виселицы.
– Лет двести назад, в чуму, здесь хоронили мертвых. Ой, что за глупая затея – ставить дома на кладбище?
Парнишки отвели меня на задний двор сгоревшего дома, там росли два дерева, яблоня и, кажется, вишня, а под ними стояла уцелевшая скамейка. Они легко перепрыгивали через обуглившиеся бревна, лежавшие на траве, только белые чулки мелькали да взлетали полы длинных черных лапсердаков. Я же перебирался с трудом, ноги мои после верховой прогулки решительно не желали двигаться.
Наконец я уселся и вздохнул с облегчением, в душе же дал себе слово хоть раз в неделю выезжать верхом, иначе мне грозит преждевременная старость с неизбежной подагрой.
– Ну, Трабл, рассказывай, удалось ли тебе что-то разведать.
– Я расскажу любезному господину все по порядку. Во-первых, господину угодно было знать про Сорочью корчму и тех поляков, что в нее заходят. Во-вторых, про купца Ларионова и его сына Якова, который вовсе не заслуживает такого почтенного имени. Он не похож на библейского Иакова, совершенно не похож!
– О Библии потолкуем потом! – чересчур торопливо прервал его я. – И ты приведешь все цитаты! А сейчас скажи: о ком из них вы хоть малость узнали.
– Сперва я расскажу одну поучительную историю, – Берл хитро усмехнулся. – Ой, что за мудрая история! Я расскажу – и господин поймет. Как-то поляк пришел в костел на исповедь и говорит ксендзу: пан ксендз, я согрешил! Тот его спрашивает: в чем заключается твой грех, сын мой? И пан отвечает: я обманул еврея. Ксендз подумал, подумал и изрек: это не грех, сын мой, это чудо!
– И к чему ты клонишь? – спросил я, невольно усмехнувшись.
– К тому, что ваш Жилинский поляк, герр Морозов, – весело отвечал Берл. – Вот если бы он мог провести нас – это было бы чудо. Но пока что мы провели его…
– Как это возможно, Трабл? – спросил я. – Неужто вы его сразу отыскали?!
– Не сразу, но отыскали. Мы пошли, как вы сказали, к Сорочьей корчме. Там, за корчмой, живут наши, мы их сразу нашли и расспросили. Ой, как они рассказывали про стрельбу в корчме! Но это печальная история. И сейчас в корчме хозяйничает ее родственница. Она перебралась туда в тот же день, как застрелили пани Барбару. Наши с ней незнакомы, но вы же знаете женщин! Там, где мужчины будут думать и рассчитывать, женщина возьмет под мышку курицу и побежит, и познакомится, и все узнает! Вот, его жена ходила вчера в Сорочью корчму, – Берл указал на своего спутника.
По моим соображениям, этой жене вряд ли было более четырнадцати лет.
– Рассказывай, Мендель, – велел Берл. – Вы, герр Морозов, простите его, он плохо говорит по-немецки. Он сын сапожника.
– Ты ведь поможешь, Трабл?
Он кивнул. И с некоторым трудом я уразумел длинную речь юного Менделя.
Парнишки отправили туда его супругу, чтобы она предложила новой хозяйке купить курицу. Дело житейское, она и пани Барбаре кур продавала. Но, пока шел этот деловой разговор на дичайшей смеси польского и испорченного немецкого (Берл и Мендель нарочно передразнили при мне этот диалект, привычный для женщин и доставлявший «взрослым мужчинам» несказанное удовольствие), на задний двор корчмы, где были грядки с петрушкой и укропом, чтобы не бегать за каждой веточкой на рынок, ворвалась стая перепуганных кур. Новая хозяйка, пани Малгожата, выскочила, чтобы прогнать их, а жена Менделя следом. Из-за плетня за их беготней следили мои лазутчики, продырявившие забор и устроившие это нашествие. Наученная ими юная супруга погнала одну из кур к сараю и едва не влетела туда. Пани Малгожата, забыв про грядки, побежала за соседкой и подняла крик. В сарае явно хранилось что-то сомнительное.
Сапожник, отец Менделя, тоже был вовлечен в эту аферу. Некоторое время спустя он пришел требовать у пани Малгожаты лопату, которую ссудил ее предшественнице, и утверждал, что сие орудие хранится в сарае – вот пусть его туда пустят, и он сразу укажет на свою собственность. Корчмарка с большим трудом его выпроводила. И тут мои парнишки обложили Сорочью корчму со всех сторон. Они перепугали бедную женщину и теперь ждали от нее опрометчивого поступка.
Как оказалось, вместе с пани Малгожатой в Сорочью корчму прибыл на жительство то ли ее сын, то ли племянник, ровесник моих парнишек, высокий белобрысый детина. Он был отправлен с запиской в Рижскую крепость. Разумеется, за ним пошли следом.
Я полагал, что записка будет доставлена в «Мюссе», ан нет! Оказалось, что у Лелуара и Жилинского есть еще одно пристанище – на Малой Замковой. Оттуда детина вышел не сразу, стало быть, ждал ответа на записку. Это моих лазутчиков обнадежило: значит, адресата удалось застать дома.