Он сгреб нас за плечи и подтащил к себе, чтобы прошептать с мистическим ужасом в голосе:
– Это была она…
– Да кто она? – хором спросили мы.
– Та, с портрета!
– С какого портрета?.. – спросил, ошалев, Сурок, и вдруг до него дошло.
– Это доподлинно она, братцы, – тихо и взволнованно заговорил Артамон. – Такое лицо навсегда в память врезается… Она, она… меня холодный пот прошиб, когда я ее узнал… Я – за ней, она – наутек, за угол, я на какого-то пузатого налетел, она – во двор, я – туда, тут какие-то двери, коридор темный, думал – за ней бегу, сам к вам выскочил… Чудеса! Она – прямо мне навстречу!.. Она – в Риге!..
– Погоди, – я стал понемногу приходить в себя. – Ты как бежал? Покажи хоть рукой!
Все мы трое повернулись к перекрестку, от которого ушли уже довольно далеко. По описанию Артамона вышло, что он пробежал с полсотни шагов по Большой Яковлевской и свернул налево, на Малую Замковую. То, что в Риге можно дворами выйти с улицы на улицу, меня не удивило. Зато озадачило другое:
– А знаете ли вы, братцы, что мы повстречали ее в трех шагах от жилища Натали?
Тут Сурок хлопнул себя по лбу, а дядюшка мой спросил:
– Какой Натали?..
– Тебя уже в смирительный дом пора, – объявил Сурок. – Есть в Риге такой?
– Есть, в Цитадели. Как раз по дороге в порт, можем отвести, – предложил я.
– В порт! – воскликнул Артамон и понесся в противоположную сторону, потому что стоял носом к тому перекрестку, где повстречал особу с портрета.
Ноги у него длинные – мы и ахнуть не успели, как он уже доскакал до перекрестка и устремился по Сарайной. Догнали мы его бегом, вцепились с двух сторон и развернули носом в нужном направлении, а после конвоировали, как беглого каторжника, только что не держа за шиворот, он же разглагольствовал про портрет.
Наконец мы оказались в порту и первым делом встретили там канонира Степаныча с лодки Сурка.
– Ваша милость, мы вас повсюду ищем! – сказал он, кланяясь. – Вам и господину Вихреву велено иттить к господину контр-адмиралу!
– А что я говорил?! – воскликнул Сурок. – Господа, мы доигрались! Морозка, ступай со Степанычем. Степаныч, если нас упекут на гауптвахту, спрячь этого орла хорошенько да делом его каким-нибудь займи.
Нагоняй они получили знатный – ушли, не сказавшись, заставили господина Моллера беспокоиться, пренебрегли своими обязанностями в военное время. Я в ожидании сидел на скамье Артамоновой лодки, на самой корме, и производил умственные расчеты.
Я привык к спокойной и размеренной жизни. Что делать, я по своей внутренней сути человек не военный. В Риге я почти обрел счастье – квартирные мои хозяева были любезны, тем более, что я соблюдал порядок и платил в срок, Анхен дарила меня любовью от всей души, на службе ко мне относились благожелательно, из столицы привозили книги, журналы и альманахи с новинками, я даже ходил в немецкий театр, а уж пиво здешнее и вовсе доставляло мне сущее блаженство. Если бы мне кто сказал, что это образ жизни почтенного ветерана, который сорок лет отслужил Отечеству, а теперь живет на покое, радуясь, что раны не допекают, и наслаждаясь тихим своим бытием, я бы, пожалуй, обиделся.
– Я хожу на службу, – отвечал бы я, – начальство мною довольно, и я никому ничем не обязан!
Повторяю, я словно бы спал, а проснулся в таких обстоятельствах, что хуже не бывает. Моя скромная и ласковая возлюбленная погибла, я оказался подозреваем и в ее смерти, и в смерти ее родственницы; сдается, прибавилось и настоящее убийство под крышей каменного амбара; люди, к которым я привык и не сомневался в их приятельственном отношении, явились злобными ненавистниками; исчезли драгоценности, цена коим тысячи рублей; я безмерно волновался за Натали, ставшую жертвой загадочного интригана, статочно, преступника и убийцы… Одно утешение – прибыли мои друзья-родственники, но и они не знали, как мне помочь. Они могли разве что спрятать меня и оказывать мне покровительство, но это ли сейчас требовалось?
Я должен был, прежде всего, вызволить Натали из рук проходимца; затем – восстановить свое честное имя.
Легко сказать! Если бы я твердо знал, с какой целью мусью Луи привез Натали в Ригу, заставив ее прихватить с собой драгоценности! Сейчас каждый мой поступок мог оказаться для нее губительным. Что же касается честного имени – я не мог открыто обвинить мусью Луи в убийстве Анхен, потому что сразу обнаружилось бы присутствие в Риге беглянки Натали. И как быть, я понятия не имел.
Кроме того, мои милые родственники сгоряча натворили дел. Черт их дернул прыгать в окошко, чтобы изловить мусью Луи! Да и меня черт дернул носиться ночью по улицам, разыскивая их. Теперь же мусью Луи знает, что мы проведали про его шашни с Эмилией, и похитил девицу он неспроста, она многое могла бы порассказать о смерти бедной Анхен. Может, и ее уже нет в живых, а где тело – неведомо.
Воровство, на которое отважился Сурков, мой беспутный племянник, сперва показалось мне забавным. Ну, унес человек у беженцев узел с тряпками, так если не посадят на гауптвахту, вернет и ненужные тряпки, и деньги за серый армяк с зелеными ленточками. Сейчас же до меня дошло – если театр стал одним из укрытий мусью Луи, то Сурок мог сильно разозлить француза, а ответным ходом станет извещение мусью Шмидта о безобразиях, чинимых его постояльцами. Вряд ли мои родственники сегодня пойдут ночевать в город, а если фрау Шмидт, прибираясь в моей комнате, найдет узел с загадочным тряпьем? Будет поднят шум на всю Малярную улицу: еще бы, русские офицеры непонятно зачем докатились до воровства!
Если бы я мог сам отправиться на Малярную улицу и вынести злосчастный узел! Но это невозможно. Мне остается лишь сидеть, забившись под навес на корме канонерской лодки, слушать плеск воды и оплакивать свое горестное состояние… Я действительно чуть не заплакал. Все сложилось самым нелепым образом, и как выпутываться, я не знал.
Потом пришли понурые Артамон и Сурок. Гауптвахтой им контр-адмирал пригрозил в случае, если безобразия повторятся. И теперь им следовало служить безупречно.
– Мало нам нагоняя, там мы еще встретили на обратном пути Канонирскую Чуму, – сказал Артамон.
– Кого?..
– Ну, Кощея. Гореслава Карачуновича, – добавил Сурок.
– Эк вы его…
– Видел бы ты, как он на нас глянул! Прямо как вслух сказал: а я, господа, знаю, что Моллер намылил вам шею! – всеми силами изобразил ехидство воображаемого сержанта Артамон.
– Так что не обижайся, Морозка, плохие из нас сейчас помощники, – честно сказал Сурок. – Мы тебя не выдадим, вот те крест.
Тут мои родственники как-то странно переглянулись.
– Да только что с нас толку, если мы теперь все время должны посвящать службе? – продолжал Сурок.
– Ты должен сходить ко мне и разобраться с узлом и деньгами, – напомнил я. – Иначе это плохо кончится.