И своей патриотической горячностью мы можем наделать немало бед.
Это «мы» напомнило мне вдруг речи няньки моей Федорушки, лепетавшей, поднося к моим младенческим устам ложку с кашкой: «А вот мы кашки поедим, а потом пряничка пожуем! А матушка нас за это в лобик поцелует!»
– Вы полагаете, они – в порту, в канцелярии, в таможне? – спросил я. – И мы их спугнем?
– Отчего бы нет? Они – там, где могут получать важные для неприятеля сведения. А что важнее, чем отправка отряда Левиз-оф-Менара на вражеский берег или время рейда канонерских лодок к Шлоку или к Икскюлю?
– Так вот почему вы беспокоились, не обыскал ли убийца Анхен мою комнату в поисках бумаг, данных мне для перевода!
– Я знал, Морозов, что в вас непременно проснется сообразительность, – заметил сержант. – Мне и тогда эта мысль пришла в голову, но вы старательно утаивали те обстоятельства, которые нужны ей были для развития. А теперь, когда вы поняли, что может скрываться за странными событиями вашей жизни, я, пожалуй, пойду вздремну. В правом крыле усадьбы есть комнаты прислуги, одну я реквизировал и даже держу в ней кое-какое свое имущество. Там и для вас место найдется.
– Вы вздремнете, а я?..
– Вот именно, Морозов, это я и имел в виду – чтобы вы в тишине и благости еще раз припомнили всю эту историю, глядя на нее уже с другой точки зрения, – сказал Бессмертный. – И, статочно, отыщутся в памяти важные подробности, коим вы до сих пор не придавали значения.
Он полагал, видимо, что я до рассвета стану маяться, сличая одни воспоминания с другими. Но я, будучи отведен в комнату, где стояла кровать, просто-напросто разулся, повалился на нее и заснул. Всю ночь мне мерещились ужасы и кошмары, а утром я был разбужен солнечным лучом и долго не мог понять, куда это меня занесло.
В окно я видел парк и крыши крестьянских домов и сараев за кустами сирени. Чтобы не искать дороги в незнакомом доме, я выпрыгнул в окошко и, сообразуясь с положением солнца, пошел к востоку – туда, где стояли в протоке канонерские лодки. Я горел желанием сразу же рассказать родственникам об открытии Бессмертного.
Первым я обнаружил Сурка в одной рубахе и подштанниках. Он умывался, стоя на берегу, а матрос поливал ему воду на руки из большого черпака.
– Счастливый день! – приветствовал я его.
– И тебе! Ступай, Данилов, приготовь мне теплой водицы. Морозка, знаешь ли, что я обнаружил, зайдя за кусты?
Сурок подвел меня к толстому клену и показал свежие буквы на его коре. Артамон не стал мудрить над монограммой, переплетая буквы изысканным образом, а просто вырезал их рядом – «С» и «В».
– Изволь радоваться, – сказал Сурок. – Известные тебе «эс» и «ве». А теперь догадайся, чья это работа.
– Если ты подойдешь к сторожевому дубу, увидишь то же самое.
– Если его не связать и не доставить в смирительный дом, он этак весь Даленхольм изукрасит! – воскликнул Сурок.
– Коли уже не изукрасил. Сурок, а знаешь ли – ведь это любовь…
– Дурь это, а не любовь, – буркнул он. – О чем вы толковали с Бессмертным?
– Ох, главное-то я и забыл! Надо позвать Артошку, я расскажу вам обоим сразу…
– Он полночи бродил с ножиком и таращился на луну. Может, даже стихи сочинял. А теперь спит без задних ног.
– Больше тревоги не было?
– Нет, пруссаки как убрались, так и не появлялись. Дали мы им острастку! А что Бессмертный? Все жилы из тебя повытянул?
Любопытство дорогого племянника было мне понятно. Но я ухитрился промолчать до самого завтрака на берегу. И стал свидетелем забавной картины – Сурок и Артамон брились в плохо подходящих для того условиях и явно завидовали мне, отрастившему приличную бородку. Они просто испепеляли меня взорами, а я держался гордо, словно сам черт мне не брат, хотя на самом деле я им завидовал более, чем они мне: я хотел прекратить наконец все свои маскарады и принять вид благовоспитанного человека из хорошего общества.
Сурок возил с собой небольшой самовар. Наконец он достал его, вручил своему денщику, и мы отправились пить утренний чай под дубом. Артамон предчувствовал, что ему достанется по первое число, и мы действительно, сразу найдя монограмму, поизощрялись, изобретя, кроме Секлетеи Веревкиной, еще и Сосипатру Волкодавову, и Снандулию Вороватую.
Потом пришел Бессмертный и прекратил наши дурачества.
Он объявил Артамону и Сурку о том, что мы невольно соприкоснулись с тайной, о которой следует молчать до поры (до какой поры – он, разумеется, не сказал). Он очень понятно объяснил, что в Риге и, возможно, в самой Цитадели орудуют неприятельские лазутчики. И даже прямо определил: это поляки.
Поляков в Риге было довольно, чтобы спрятать среди них роту шпионов, причем и в мирное время их хватало, а когда появились беженцы из Курляндии, то их количество увеличилось хорошо если всего лишь вчетверо. Как и все рижские жители разных вер и разной крови, они держались сообща, помогали друг дружке, и одно то, что у Мартына Кучина был кредит в Сорочьей корчме у покойной пани Барбары, свидетельствовало: он – тоже поляк.
О том, почему польские паны не любят Россию и пользуются всяким случаем, чтобы примкнуть к врагам ее, и без меня написано довольно. Уговаривать их бесполезно, благодетельствовать им бесполезно вдвойне. Сперва они своим упрямством понаделают себе больших бед, а потом во всем винят либо российскую государыню, либо российского государя – кто на ту пору случится. Бог им судья, но я предвижу, что добром это не кончится.
Бонапарт столько наобещал полякам, что они служили ему со всей свойственной этому народу горячностью. Неудивительно, что нашлись среди них господа, взявшиеся шпионить за Рижским замком и за портом. Странно было бы, если б в этой войне не оказалось лазутчиков-поляков. Так сказал Бессмертный, и никто с ним спорить не стал: мы с Сурком – потому что полностью согласились, Артамон – потому что мысли его витали в розовых облаках, где перед умственным взором мелькают белые ручки, крошечные ножки, задорные глазки и прочее, и прочее.
– Но как же быть? – спросил Сурок. – Мы не знаем, как глубоко проникли ядовитые щупальца сей гидры, но кому-то же мы должны о своих открытиях донести!
– Пока это еще не открытия, а догадки, – возразил Бессмертный. – Единственный человек, которому можно все рассказать без всякого риска, сейчас в Риге, насколько я знаю, отсутствует. Я с ним знаком и при первой возможности увижусь. Но в распоряжении этого человека не так уж много подчиненных, так что розыск придется вести нам четверым. Если кто-то из вас против, пусть даст слово молчать о том, что тут услышал, и уйдет.
– Это уж прямое неуважение к нам, Бессмертный, – отвечал Сурок. – Идет война, мы офицеры русского флота, наш долг – служить Отечеству. Это первично, все прочее вторично. Только вопрос: что мы можем сделать, не имея опыта? Я, скажем, потомственный моряк, и когда мне пришлось, чтобы не расставаться с флотом, сделаться до лучших времен командиром канонерской лодки в Роченсальме, я хоть приблизительно представлял себе, чем буду заниматься. Также и товарищи мои… А тут совсем иное! Не натворим ли мы такого, что будет скорее во вред Отечеству, чем к пользе его?