Католическая церковь учила, что человек может прийти к познанию Бога только через учение церкви, через ее таинства и священнодействия ее иерархов. Мартин Лютер на Вормсском рейхстаге заявил: «Совесть моя Словом Божьим связана. Я не могу и не хочу ни от чего отрекаться, потому что нехорошо и небезопасно поступать против совести. Бог да поможет мне. Аминь». Это высказывание, содержавшее концепцию индивидуальной ответственности, совести и сомнения, положило начало коренной перестройке всей структуры христианства и подготовило почву для революций в Европе, которые привели к череде совершенно неожиданных последствий.
В католической доктрине учение церкви есть слово божие. Никто, ни один человек не может истинно толковать догматы христианской веры, будучи вне церковной системы. Лютер ввел понятия совести и личных убеждений индивидуума, которые дают каждому человеку право самостоятельно изучать слово божие — Библию — и интерпретировать его таким образом, как велит его (или ее) личная совесть. Невозможно принизить революционное значение этого, хотя сам Лютер стремился избежать полного субъективизма. Его учение оставалось христианством, но оно возносило в центр религиозного восприятия мира личность христианина, низвергая из этого центра Рим и поэтому коренным образом меняя религиозный и духовный ландшафт Европы.
Подобные тектонические сдвиги в сознании происходили на фоне начавшейся технической революции. Еще до 1440 года был изобретен печатный станок. К 1500 году их в Европе уже насчитывалось около тысячи. До появления книгопечатания письменное слово было редкостью. Неграмотность превалировала во всех слоях общества не только потому, что большинство не имело возможности научиться читать, — самое главное, читать, по большому счету, было нечего. Теперь же главная книга — Библия — не являлась рукописной редкостью, она стала доступна для чтения, причем и на родных языках. Вот такое вроде бы чисто техническое достижение способствовало сильнейшему подрыву авторитета священнослужителей, большему, чем что-либо другое. Христиане получили возможность читать Библию — то есть внимать слову божию — каждый день, дома, а не ждать воскресенья, когда в церкви это слово донесет до них в своей интерпретации местный священник. А если появилась возможность читать и понимать самостоятельно, то неизбежно было возникновение противоречий между индивидуальными интерпретациями. Таким образом, можно было не соглашаться не только с Римом, но и с соседом. В европейской церкви совершился не просто раскол, но запуск механизма фрагментации, которая пошла по самому естественному пути — национальному. Язык, сама возможность не только говорить, но и читать создали новые сильнейшие связи между людьми, говорившими на одних языках. Однако эти связи пока не приобрели политическую окраску.
Книгопечатание способствовало не только переводу Лютером Библии на немецкий язык, но и ее широкому распространению. Если христианство стало принимать форму прямого взаимодействия индивидуальной совести со словом божьим, то печатный станок сделал это взаимодействие доступным для многих, а не только для единиц посвященных. Стало возможным печатать брошюры, отражающие различные позиции, описывающие дискуссии, и распространять их среди широкой аудитории тех, кто впервые смог непосредственно принять участие в духовной жизни общества.
Еще одно важнейшее последствие появления книгопечатания заключалось в легитимизации национальных европейских языков. Они очень быстро превратились из вульгарного средства общения людей друг с другом в средство общения с Богом. А самое главное, люди стали думать на национальных языках, записывая свои мысли при помощи латинских букв, но не используя латынь. Идея, высказанная или записанная по-немецки, перестала быть чем-то более низким, чем идея на латыни. Связь между людьми, говорящими по-немецки (или по-английски, или на любом другом языке), стала простираться гораздо дальше границ отдельных деревень или даже городов. Люди получили возможность знакомиться на своих родных языках с мыслями других людей, которых ни разу не видели в жизни. Языки стали теми общими знаменателями, вокруг которых начали образовываться нации, одновременно способствуя зарождению долговременных «точек возгорания», или «пороховых бочек Европы».
Лютер говорил с немцами на немецком. Немцы постепенно осознавали свою историческую общность. Лютеранство явилось истоком движения, которое породило такое явление, как германский национализм. Оно вообще послужило основой для любого европейского национализма совместно с объективными географическими реалиями. Каждая нация сформировалась вокруг определенной территории и одного языка, а каждый язык стал одинаково важным для общения с Богом. Так общеевропейская ментальность окончательно распалась на фрагменты.
Родиной Реформации была Германия, но это новое течение в христианстве быстро распространилось по северной части Европы, Скандинавии, Британским островам. Однако везде прослеживаются его северогерманские корни. Интересно заметить, что Коперник был наполовину немцем, наполовину поляком, Лютер и Гутенберг — немцами. Мне хочется напомнить, правда, не слишком акцентируя внимание на этом, что именно германские племена когда-то противостояли Римской империи и не попали под ее власть, именно они, утверждая свою самостоятельность и независимость, находились у истоков восстаний против Рима.
Реформация также способствовала фрагментации еще одного типа. Совесть и вера — вещи индивидуальные, зависящие от конкретного человека, в голове которого рождаются различные мысли. Привязывая веру к совести, возвеличивая личность, Реформация неизбежно выводила на первый план вопрос: кто интерпретирует Библию правильным образом? Сомнение закрадывалось в души двумя путями. Во-первых, как можно убедиться в искренности веры и чистоте совести кого-либо? Во-вторых, как конкретно вам выбрать истинную интерпретацию из тысяч и миллионов? Лютер гальванизировал Реформацию. Но его деятельность не являлась ее кульминацией. Реформаторы бросали вызовы другим реформаторам. Реформация в различных странах, среди тех или иных наций проходила по-разному, от больших групп реформаторов откалывались мелкие группировки, образуя собственные церкви. Если к пониманию Библии вели вера и совесть, то никаких человеческих авторитетов в интерпретации слова божьего не должно существовать. Каждому человеку следует оценивать какую-либо идею, руководствуясь лишь своей верой и совестью. Причем у людей появлялась не только свобода в такой оценке, но и обязанность, диктуемая совестью, поступать именно так — сообразуясь с собственной верой и совестью.
Там, где католическая церковь навязывала своим последователям единую веру и побуждала поступать единообразно, протестантизм продвигал де-факто не столько сомнения, сколько неопределенность и неуверенность, даже скептицизм в восприятии любых попыток установить какие-то авторитеты. Это был самый резкий разрыв с прошлым, причем в эпоху, когда все пришло в движение. Сформировался теологический фундамент для другого мощного интеллектуального прорыва — научной революции.
Лютер настаивал на том, что время чудес прошло — все чудеса свершились в годы основания церкви Христа. Это значило, что божественное вмешательство более не будет нарушать естественный ход вещей, который сам Бог когда-то определил. Мироздание стало предсказуемым и стабильным: работали законы природы, раз и навсегда установленные Богом. Тогда встал вопрос: а как мы познаем эти законы? Библия давала какие-то ответы, но она в основном имела дело не с естественными, а со сверхъестественными сущностями, с Богом и его волей. Поэтому логика лютеранства приводила к выводу, что у человечества должен быть еще один путь познания Бога — через познание природы, которая устроена по божьей воле. Природу же познать через Библию невозможно, для этого нужна наука.