Я пробуждался, испытывая ужасное ощущение дежавю.
Горло у меня было будто залеплено тестом, все конечности онемели, а глаза смогли дать лишь искаженную картину места, где я находился. Сперва меня ослепил белый рассеянный свет, перемежающийся всеми цветами спектра, а затем окружающий мир снова обрел четкие очертания.
Я обнаружил себя в какой-то комнате и тотчас же подумал, что снова переживаю свое пробуждение в больнице после той аварии. Комната немного походила на больничную палату – белая, стерильная и совершенно безликая; даже витавший в воздухе неприятный запах был характерным для тысячи клиник. Кровать, на которой я лежал, была простой, если не сказать спартанской. Я заметил металлическое изголовье, тоже абсолютно стандартное. Серо-белые стены были совершенно пусты. Короче говоря, в этом месте не было ни малейшей теплоты. Только через некоторое время я понял, что в этой комнате нет ни окна, ни какого-то другого выхода во внешний мир.
Мой разум еще не окончательно освободился от странного тумана, в который недавно был погружен, так что, несмотря на странность ситуации, я не ощущал никакой паники. Где я? Сколько времени прошло с того момента, как я потерял сознание? У меня не имелось ни малейшей догадки. Смутно вспоминались последние мгновения в гостиной моего шале в Котре. Я поднес руку к шее в поисках следа от укола – и тотчас же его обнаружил. Это оказался не сон: все происходило на самом деле!
Что меня беспокоило больше всего, так это полная неизвестность, в которой я пребывал относительно судьбы Александра и Жюстины. Что мой племянник находится под угрозой, мне было известно, но я так глупо подверг опасности лейтенанта Неродо, пригласив провести ночь у меня… Может быть, они находятся здесь же и сейчас задают себе те же вопросы, что и я? Единственное, что меня хоть немного утешало: я не стал впутывать во все это Камиллу.
Я направился к двери, по дороге заметив на столе под целлофаном поднос с отделениями для еды, какие подают в самолетах. Не питая особых иллюзий, я энергично потряс металлическую ручку, которая осталась неподвижной… Я был полностью обезвожен и в несколько глотков опустошил стоявшую рядом с подносом бутылку минеральной воды.
В это мгновение я начал осознавать всю серьезность ситуации: пленник, запертый в помещении, скорее напоминающем тюремную камеру, чем жилую комнату. В любом случае спешить было некуда, и я мог придумать тысячу всевозможных сценариев. Через какой-то промежуток времени, показавшийся мне бесконечным, – но время теперь стало для меня относительным понятием, так как мои часы и, естественно, мобильный телефон исчезли, – из замочной скважины раздалось позвякивание. Насколько я понял, дверь открывалась с помощью электронной системы.
Передо мной появился человек в штатском, что меня ничуть не успокоило, поскольку я предпочел бы сразу быть в курсе, что мне делать. Вошедший сделал мне знак следовать за ним, и я не стал задавать никаких вопросов. Несомненно, это всего лишь исполнитель, и я сомневался, что смог бы от него чего-нибудь добиться. Мы прошли по длинному коридору, имевшему тот же тюремный вид, что и комната, а затем – по таким же обезличенным лестницам.
Комната, в которую меня привели, больше всего напоминала зал для допросов в полицейском участке: два стула по разные стороны стола, зеркало без оловянной амальгамы во всю стену. В углу большой плоский экран. Несмотря на явное сходство, я был почти уверен, что люди, которые удерживали меня здесь, не имели никакого отношения к полиции. Я думал, что это может быть секретная служба, армия, Министерство безопасности – короче говоря, организации, которые не должны отчитываться перед кем бы то ни было. Некоторое время мне пришлось подождать, оставшись здесь одному. Разумеется, через зеркало за мною наблюдали, и, пусть это и было с моей стороны ребяческим вызовом, я не доставил им удовольствия, бросив хотя бы один взгляд по сторонам.
Дверь наконец открылась с тем же электронным звуком, что и накануне. Вошедшего я сразу же узнал: передо мной был тот знаменитый Полифем, о котором говорил Тесье во время нашего разговора на Испанском мосту. Определить его возраст оказалось нелегко: он мог быть и преждевременно состарившимся сорокалетним, и хорошо сохранившимся шестидесятилетним. Полифем был похож на описание, данное Тесье: светлые пепельные волосы, неподвижный левый глаз, придававший его взгляду вызывающее тревогу выражение, слишком тонкий рот, застывший в гримасе наподобие деланой улыбки или оскала, от которого сразу становилось не по себе. Я решил сыграть под дурака:
– Черт возьми, кто вы такой?
Полифем сделал несколько плавных шагов по комнате.
– Ну что же вы, господин Нимье… Надеюсь, наши переговоры могут пройти в чуточку более вежливом тоне.
Его голос полностью гармонировал с внешним обликом: благовоспитанный, но вызывающий тревогу.
– Не представляюсь, так как мое имя ничего вам не скажет, – снова заговорил он.
– Тогда назовите вашу должность и объясните, почему меня удерживают против моей воли.
Оскал моего собеседника стал еще более явным, на мой вопрос так и не соизволили ответить.
– Если вы полицейский, я бы хотел позвонить адвокату.
– Вы сами прекрасно знаете, что я не полицейский. Я считаю вас достаточно проницательным, чтобы при встрече узнать одного из своих бывших коллег.
Его замечание ясно давало понять, что мой собеседник хорошо осведомлен и знаком по крайней мере с этой частью моего прошлого. Он насладился эффектом, произведенным его словами. Должно быть, передо мной был один из тех людей, кто любит играть другими, самоутверждаясь за их счет.
– В конечном итоге, Нимье, я считаю, что под внешностью спокойного человека, удалившегося от дел, скрывается несознательный и упертый тип, который, однажды вбив что-то себе в голову, ни за что от этого не отступится.
Я не особенно видел, куда он клонит, и предпочел дать ему продолжить свой блестящий сеанс психоанализа.
– Здесь мы с вами немного похожи: я тоже иду к своей цели, не отступая и не сворачивая с намеченного пути.
Мне безумно захотелось послать его куда подальше, но я был не в том положении, чтобы злить своего собеседника. Полифем взял оставшийся свободным стул и уселся напротив меня, положив на стол папку с документами.
– Вы читали Фому Аквинского?
– О чем это вы?
Вместо ответа он вытащил серебряный портсигар и открыл его четким точным движением, одними кончиками пальцев. Взяв оттуда сигарету, протянул его мне. Я холодно отказался, не испытывая ни малейшего желания входить с ним в какое бы то ни было согласие, которое он сейчас и пытался установить между нами.
– Когда святой Фома Аквинский занимался исследованиями в Кёльне, он был настолько неразговорчивым, что товарищи прозвали его «большой немой сицилийский бык». Однажды, во время публичного диспута, он показал себя более блестящим оратором, чем его учитель, Альберт Великий. Тот в смущении повернулся к своим ученикам и предсказал, что «мычание этого быка будет раздаваться по всей вселенной».