Возможно ли, что предсказание священной книги было связано со странными знаками, которые на прошлой неделе следовали один за другим? Намек на Бога-Громовержца Тинию мог объяснить ужасающую грозу, которая повергла жрецов в тревогу и удивление. Ребенок, который откроет новую эпоху, – собирается ли он предстать перед людьми? И все же два места оставались неясными: почему у ребенка «взгляд ворона и губы без речи»? Почему он должен занять место Тинии? Не будет ли святотатством, если человек займет место бога? Несомненно, здесь имеется и другое объяснение…
Партуни загасил светильник, отпустил своего раба и, вытянувшись во весь рост на своем ложе, закрыл глаза. Несколько мгновений его разум блуждал, переходя с одного на другое. Верховный жрец видел, как Лазы – демоны-женщины – мельтешат вокруг него, а богини-провозвестницы судьбы танцуют перед его глазами в честь Тинии.
Приблизился величественный кортеж из одетых в белое и увенчанных гирляндами девственниц. В самом сердце святилища перед алтарем стояли жрецы, следящие, чтобы церемония проходила как подобает.
Тремя колоннами избранные вошли под сень храма, сопровождаемые пением священных гимнов, вызывавших у всех вокруг благоговейную дрожь.
Жрецам предстояло сделать выбор, полагаясь на свою бесконечную мудрость. Следуя установленному порядку, приблизилась первая шеренга детей. Они должны будут пройти по одному и подчиниться неоспоримому суждению жрецов. Вперед вышел первый ребенок в чистых одеждах. В то же мгновение Партуни был настолько потрясен чернотой его взгляда, что едва смог его выдержать. Дрожь пробежала по всему его телу, как будто непостижимая сила на некоторое время заполнила его разум, открыв ему те области, куда ему никогда не будет доступа. Что бы это могло быть? Снова встретился он взглядом с этим мальчиком. Совпадение было слишком большим. Партуни попытался снова овладеть собой. Ему нельзя ошибиться, выполняя свою миссию. Ровным невозмутимым голосом он спросил стоящего перед ним ребенка:
– Как твое имя, сын мой?
Ребенок вытаращил глаза, но даже не открыл рот. Он сделал головой знак, выдающий некоторое замешательство.
К Партуни приблизился один из недавно посвященных, помогающий жрецам в церемонии, и прошептал:
– Его зовут Арнф, великий жрец.
– Но почему он не отвечает сам? Он что, боится меня?
– Этот ребенок нем от рождения, великий жрец.
Партуни ощутил, как живительный свет проникает внутрь его, свет, который был венцом всего его существования. Предсказание из священной книги наконец исполнялось. Ребенок, посланный богами, «с губами без речи», покровительствуемый Тинией…
Тогда помощник жрецов снова спросил с некоторым беспокойством в голосе:
– Должен ли я отослать его?
– Нет, ни в коем случае, – возразил Партуни, снова поворачиваясь к ребенку.
И тогда великий жрец увидел во взгляде невинного небесный свод, вечное обиталище богов Пантеона. Это больше не было зрачками цвета ириса, светящимися странной чернотой, это была бесконечная сфера вселенных. В черноте его глаз, будто отраженные в полированных зеркалах, он увидел черные глаза других единственных в своем роде детей, которые придут вслед за этим и откроют те области, которые пока что неподвластны человеческому разуму. Круг невинных затеряется в глубине веков, из этого круга появятся исключительные создания, которые устрашат людей, погрязших в своем невежестве и предубеждениях.
И в это мгновение, стоя в самом сердце алтаря, где звучали священные гимны, Партуни заметил, что из зрачков Арнфа на него устремлен взгляд Александра.
Эпилог
Теперь он был один, последний участник этой истории.
Он знал о Винсенте и Жюстине, знал даже то, что они не смогли от них ускользнуть. По крайней мере, он это чувствовал. Эти люди вероломно поймали их в ловушку.
Столько лет и жизней растрачено понапрасну… Особенно жизнь его матери, которой пришлось труднее остальных. Она мечтала, что ее сын совершит великие дела, хотела для него исключительной судьбы. А его прекрасная судьба заканчивается здесь, в этой холодной комнате, где он заперт, будто зверек в клетке. Он не ждал их возвращения, не хотел больше видеть их высокомерные лица. Они думают, что выиграли, но что они, в сущности, получат, учитывая, что сейчас ему снова удастся от них ускользнуть, теперь уже в последний раз?
Его мысли перескакивали с одного на другое. Александр перемещался во времени, будто на географической карте: недели, годы стали дорогами с тысячей всевозможных разветвлений. И на этих многочисленных дорогах был он сам в разном возрасте. Тем же самым могло оставаться его лицо; тот же взгляд эбеновых глаз, те же темные волосы, придающие ему важный, почти торжественный вид.
Толком не зная почему, Александр снова увидел себя, каким был семь или восемь лет назад, тем февральским утром, когда его первый класс пошел на экскурсию на атомную электростанцию Гольфеш. Он в мельчайших подробностях вспоминал огромный зал с турбинами и генераторами переменного тока. Он вспоминал также идиотку-гида, которая водила их по электростанции, ее невыносимый атомный прозелитизм, скандал, который он устроил в конференц-зале. Александр вспоминал о своем гневе, о ненависти, которую испытывал к этой женщине, к этому месту. Он даже угрожал ей. Лгунья! Будут тысячи и тысячи погибших, и вы умрете первая. Она не приняла его предупреждение всерьез, он это знал. Девятилетний мальчик! Да на что он способен?
Во время посещения машинного зала его разум был поглощен резервуаром реактора, стоявшим в нескольких десятках метров от остальной техники. Он ощутил эту громадную энергию: вода – ее температура много сотен градусов – несла с собой нейтроны, освобожденные реакцией расщепления. Это встревожило его: что произойдет, если реактор взорвется? Если будет утечка? Но никто так и не захотел его слушать.
Александр вытянулся во весь рост и закрыл глаза. Дыхание его выровнялось. На него снизошло удивительное спокойствие; то, что обычно предшествует буре. Разделения гораздо легче достичь, когда полностью расслаблен, когда начинаешь плавно колыхаться в мягком полусне. В этом состоянии любое путешествие ему по силам. Он снова вдохнул, будто утопающий, увлекаемый на глубину. Разделение прошло чисто и резко: он увидел свое тело, вытянутое на кровати; теперь оно воспринималось так, будто не имело к нему никакого отношения. Теперь, полностью порвав со своей нынешней физической оболочкой, он мог беспрепятственно отправиться в путешествие. Речь шла не о материальном путешествии: он находился в другом измерении, где время и пространство больше не имели смысла.
Машинный зал электростанции был таким, каким он его знал раньше, – холл больше ста метров в длину. Он буквально парил над залом, в то же время не присутствуя там. Его разум все еще нуждался в определенном месте, к которому мог бы прикрепиться, в знакомом пространстве, которое он ощущал раньше, в физическом теле. Теперь он мог развиваться, как того и желал: больше никаких препятствий, которые могли бы его затормозить. Он прошел сквозь двойную бетонную оболочку пятнадцати метров в диаметре, за которой находились главные компоненты энергоблока.