– Я тебе не верю, – с каменной интонацией перебил ее Орлов. – Этого не может быть. Никто не будет тебя любить, как я.
Катрин уже не пыталась сдержать сарказм:
– Ну конечно! Чуть не загнулась я от твоей любви.
Орлов изменился в лице.
– Наверное, Булгаков любит тебя иначе… не так больно? Как же он смирился с тем, что ты побывала в рыковской постели?
– Смирился? – глаза Катрин наполнились печалью. – Он не смирился. Но он никогда не называл то страшное место, где меня истязали – постелью.
– Ну конечно! – язвительно кивнул Орлов. – Как не называй, суть не меняется – Рыков тебя…
– Замолчи, – хрипло молвила Катрин. – Какая мерзость…
– Вот именно, – скривился он. – Что тебе оставалось после этой мерзости – Булгаков тебя просто подобрал, не побрезговал.
– Убирайся вон, – она старалась сохранять спокойствие, – пока по физиономии не получил.
– Ладно, прости, – он прикрыл глаза, и на его лбу выступил пот. – Просто не могу представить тебя с другим. Тем более, с Рыковым. А когда думаю, что ты с Булгаковым – вот просто так, потому что меня не оказалось рядом…
– Тебе, вероятно, сложно это осознать, – заявила она, – но я его люблю. Попробуй свыкнуться с этой мыслью.
Орлов сглотнул ком в горле.
– Нет. Ты не можешь его любить.
– Думай, что хочешь, – отчеканила Катрин, – я его люблю, и для меня не существует других мужчин.
– И меня? – спросил Орлов, приближаясь к ней. – И меня – не существует?
– Тебя – прежде всего, – Катрин отстранилась. – Рыков лишь завершил то, что начал ты.
Миролюбивый настрой Орлова словно сдуло ветром – его лицо окаменело, а темно-серые глаза превратились в пронзительные буравчики.
– Вот как? А как Серж чувствует себя в компании меня и Рыкова? Не комплексует? Не вымещает на тебе?
– У Сержа нет комплексов. И он никогда не заставлял меня страдать. Тебе сложно в это поверить, но… никогда.
– А ты? – Орлов нервно сглотнул. – Ты заставляла его страдать? Так жестоко, как меня? Сходить с ума, представляя тебя в постели с другими мужчинами?
– Ты несешь какой-то бред, – начала Катрин, но он перебил ее зло и недоверчиво:
– Ты ему изменяешь? Неужели нет? Прямо-таки никогда? Значит, ему повезло больше, чем мне.
– Итак, начинается сказка про белого бычка, – невесело заметила Катрин – ей было лень с ним препираться – бездарная трата времени.
– Наверно, тебе пора, – она демонстративно посмотрела на часы. – Мне надо ехать.
– Ты меня гонишь?
– Я собираюсь уходить. Хочу навестить маму.
– Уходить? Ты только приехала!
Тут Катрин осенило.
– А откуда ты узнал, что я в Москве? Я никому не сообщала о своем приезде. Орлов с горечью ухмыльнулся.
– Твой дружок Кортес постарался. Специально позвонил, доложил.
– Что значит – мой дружок? – возмутилась Катрин, поддаваясь на провокацию. Но через мгновение она опомнилась: – Зачем он тебе сказал?
Хотя, что тут думать – все проще пареной репы.
– Вот, значит, как, – протянула она. – Мигель, конечно, понимал, что ты сейчас же прибежишь сюда. И рассчитывал, что ты уложишь меня в постель. А он потом радостно доложит об этом Сержу.
– Зачем ему? – буркнул Орлов.
– Орлов, ты что, тупой? – разозлилась Катрин. – Он меня ненавидит! Больше, чем тебя или Рыкова!
– С чего это ему тебя ненавидеть? – хмыкнул он.
– Да будет тебе известно, Мигель ненавидит меня, потому что винит в том, что случилось с Анной. Корень зла – я, а она – невинная жертва.
– Так и есть, – просто сказал Орлов. – Ты – корень зла. Крайне точно подмечено.
– Да как ты смеешь! – лицо Катрин пошло красными пятнами от гнева. – Хочешь, я расскажу, что Рыков со мной делал в том доме? Хочешь услышать?
Орлов отшатнулся. – Нет!
Но Катрин никто не смог бы остановить.
– А ты послушай! Не знаю, чем уж ты его так допек, но для начала твой бывший друг заявил, что ненавидел тебя всю жизнь и для него дело чести – отобрать меня. Не столько я ему была нужна, сколько он сводил счеты с тобой! Я поплатилась за твое самодовольство и наглость. Он накачал меня наркотиками, а пока я была без сознания, изнасиловал меня и…
– Замолчи… – простонал Орлов, сжимая руками голову.
– …И вырезал свои инициалы на моем бедре. Кровь сочилась из раны, а он лежал рядом голый, целовал меня и твердил о любви.
– Что? – Орлов оторвал ладони от лица – он был потрясен. – Хочешь сказать, эта сволочь поставила на тебе… клеймо?!
Катрин не удостоила его ответом, словно не услышав его ревнивого вопроса.
– Он измывался надо мной двое суток. А потом он прибил меня гвоздями к деревянному щиту и, пока загонял в меня гвозди, все приговаривал, чтобы я не смела кричать, а иначе он вспорет мне живот и оставит умирать в том мерзком коттедже, который насквозь им пропах. Я чувствую до сих пор его запах, меня преследует его запах, он мне снится! – Она почти кричала, с яростью глядя побелевшему Орлову в глаза. – Наверно, я не просто корень зла, а исчадие ада, если мне пришлось через это все пройти!
– И это клеймо все еще на тебе? – Казалось, он ее совсем не слушает, и покоя ему не дает только одно. – Все еще на тебе? И ты не сделала пластику, чтобы избавиться от этого позора?
Катрин замолчала, пытаясь осознать суть его вопроса, а потом язвительно поинтересовалась:
– Это единственное, что тебя волнует?
Она сунула ему под нос тонкие запястья, на которых остались следы от гвоздей, причем, не рассчитав, ударила его руками по зубам.
– Вот, смотри! Когда тебе будет нечего делать, попробуй загнать себе гвоздь вот сюда – только не промахнись, в вену не попади, а то конец тебе!
Она разрыдалась. Орлов же, смертельно бледный, взял ее ладони и прижал к своему лицу.
– Вернись, – прошептал он. – Вернись ко мне. Я не могу без тебя.
Катрин с силой выдернула руки. В душе царила пустота. Она не знала, что ему сказать, но он счел ее молчание за колебание.
– Я клянусь тебе, – горячо проговорил Орлов. – Я никогда больше не упрекну тебя ни за Рыкова, ни за Булгакова.
– Что?..
Потрясенная, Катрин потеряла дар речи, только хлопала ресницами словно кукла. Потом, наконец, выдавила:
– Ты – не упрекнешь меня?..
Орлов выглядел совершенно озадаченным. Катрин отступила несколько шагов. За спиной у нее оказалась стена – далее бежать было некуда. Он протянул к ней руки, но она ускользнула от его прикосновения, и он споткнулся об ее яростный взор – полный такого гнева, что ему стало страшно.