– Да, я его видела, государь! Но я не скажу вам, зачем он приходил, я пришла сюда не для того, чтобы обвинять других и оправдывать себя.
– Где же он удостоился чести видеть вас?
– В шатре Ее Величества королевы!
– Королевы, моей супруги! – изумленно воскликнул Ричард. – Клянусь небом, святым Георгием Английским и всеми святыми, населяющими Небеса, что я никогда не ожидал подобной дерзости и отваги с вашей стороны, леди Эдит. Я не раз замечал, что рыцарь питает к вам нежные чувства, но это, конечно, меня не касалось. Я не нашел бы даже предосудительным, если бы благородная девушка в свою очередь полюбила бедняка. Но, Боже милосердный, назначать ему свидание ночью в шатре моей жены и вашей королевы! Мой ум не постигает этого. Клянусь тенью моего покойного отца, что ты загладишь свою вину вечным заключением в монастыре!
– Ваше Величество, – спокойно и гордо отвечала Эдит, – ваша могущественная власть дает вам право угнетать и притеснять слабых. Честь моя от этого ночного визита не пострадала, спросите, государь, королеву, и она подтвердит вам, что я говорю правду. Но я вам уже сказала, что пришла сюда не для оправдания, а для того, чтобы вымолить прощение невинному человеку. Подумайте, Ваше Величество, что настанет день, когда вы предстанете перед престолом Всевышнего, и вам придется давать отчет, быть может, о более важных проступках, чем невольная вина искушенного рыцаря.
– Вы ли это, Эдит Плантагенет? – с горечью произнес король. – Куда девалось ваше благородство, гордость и благоразумие? Я не узнаю вас больше! Вас можно принять за безумно влюбленную женщину, которая, забыв свой род, честь и долг, предпочитает жизнь своего любовника своей славе и доброму имени. Клянусь честью, я не понимаю сам, что удерживает меня отдать приказ сейчас же казнить твоего возлюбленного, а его череп я прикажу прибить к распятию в твоей будущей келье.
– Если я увижу шотландского рыцаря мертвым, то я всем скажу, – продолжала взволнованно Эдит, – что это священные останки храброго рыцаря, казненного по воле… воле несправедливого государя! Вы назвали его моим возлюбленным, – говорила она почти в исступлении, – да, это правда, но он никогда не говорил мне о своих чувствах. Он не искал моей любви ни словом, ни взглядом, а только молча, в душе обожал меня. В этом вся его вина, за которую и должен погибнуть этот верный рыцарь!
– Замолчи, замолчи, – тихо сказала ей королева, – ты еще больше сердишь его!
– Что мне за дело до его несправедливого гнева, – возразила Эдит. – Я не боюсь разъяренного льва! Пусть он скорее казнит достойного и храброго шотландца: Эдит, за которую он умирает, сумеет оплакать его незабвенную кончину! Я не могла быть его женой при жизни, так как сословные предрассудки препятствовали нашему браку, смерть же равняет все различия, и с этой минуты я становлюсь супругой мертвеца!
Король был вне себя от гнева, он задыхался от душившей его злобы. Только он собирался излить на Эдит свою ярость, как в шатер быстро вошел монах. Он был одет в длинную рясу с капюшоном из грубой шерстяной материи, которую всегда носили монахи его ордена. Он бросился на колени перед Ричардом и стал умолять его отсрочить казнь рыцаря хотя бы на несколько часов.
– Клянусь моим мечом, – воскликнул король с изумлением, – весь свет объединился против меня, чтобы лишить меня рассудка! Дураки, женщины и монахи на каждом шагу преграждают мне путь. Я хотел бы знать, однако, отчего он еще не казнен?
– Государь, я упросил лорда де Во отложить казнь до тех пор, пока я не вернусь от вас.
– И он согласился исполнить твою просьбу? В этом я узнаю его упрямый характер. Говори же, ради самого дьявола, что тебе нужно от меня?
– Государь, шотландский рыцарь на исповеди сообщил мне важную тайну. Я не имею права открыть ее вам, но клянусь моим священным саном, моей одеждой и блаженным пророком Илией, основателем нашего благочестивого ордена, что этот молодой человек погибает безвинно. Если бы я мог рассказать вам, в чем дело, вы сейчас же приказали бы отменить ваш жестокий приговор.
– Святой отец, вот этот крест пусть служит доказательством моего уважения к церкви и служащим ей! Открой мне эту тайну, и ты увидишь, что я поступлю справедливо. Не забывай, что я не слепой конь, готовый скакать в темноте.
– Государь мой, посмотрите на меня, – отвечал монах, откидывая свой капюшон и распахивая рясу, причем он обнажил свое тело и лицо, до такой степени изможденное постом, суровой жизнью и бичеваниями, что его скорее можно было принять за скелет, чем за живого человека. – Я двадцать лет скитаюсь в Энгаддийской пустыне, подвергая себя всевозможным лишениям и строгому покаянию за мое преступление. Неужели вы думаете, что мертвецы лгут? Как вы можете предполагать, что я изменю своему обету и расскажу вам тайну, вверенную мне на исповеди? Ведь это такая низость, что я без отвращения не могу говорить о ней.
– Так это ты и есть тот самый пустынник, о котором я так много слышал, – промолвил государь. – Скажу откровенно, ты напоминаешь злых духов, населяющих пустыни и горы, но Ричард не страшится их. Это к тебе отправлялся преступный шотландец, посланный союзом христианских рыцарей, для переговоров с султаном. Я тогда ничего не знал об этом, так как лежал больной. Ты останешься невредимым, но и я не попаду в петлю, которую ты хочешь затянуть на моей шее, кармелит. Уже одно то обстоятельство, что ты просишь за него, ускорит его казнь.
– Да опомнитесь вы, государь! – в сильном волнении произнес пустынник. – Вы хотите совершить преступление, в котором потом будете горько раскаиваться. Ослепленный безумец, остановитесь, пока еще не поздно!
– Уйди от меня! – воскликнул Ричард, топнув ногой. – Уже взошло солнце, а позор Англии еще не отомщен. Женщины, монах, удалитесь отсюда, чтобы не слышать моего грозного приказания! Клянусь святым Георгием, что я сейчас же…
– Не клянитесь! – раздался голос только что вошедшего в шатер.
– А, это вы, искусный хаким, – сказал король. – Ну, какой весточкой порадуете вы меня?
– Я пришел просить у вас аудиенции, Ваше Величество, мне нужно несколько минут, чтобы поговорить с вами об одном крайне важном деле.
– Посмотри сначала на мою жену, ведь она в первый раз видит спасителя своего супруга.
– Мне не подобает смотреть на женскую красоту без покрывала, во всем блеске ее величия, – с восточным смирением и подобострастием отвечал лекарь, скромно опустив глаза.
– Так уйди, Беренгария, и вы также, Эдит, – сказал монарх, – оставьте меня в покое и не приставайте с вашей просьбой. Все, что я могу для вас сделать, – это отложить его казнь до полудня, будьте довольны и этим. Ну, ступай, моя милая Беренгария. Эдит, – прибавил он, притом так грозно, что привел в ужас даже и эту храбрую девушку, – уходите и вы, если только не совсем еще сошли с ума.
Женщины, испуганные и трепещущие, выбежали из королевского шатра, словно стая птиц, разогнанная налетевшим соколом.
Они вернулись с рыданием и слезами в шатер королевы. Одна Эдит внешне оставалась совершенно спокойной и не предавалась бесполезному отчаянию. Ни одного вздоха, ни одного упрека не вырвалось из ее груди, ни одна слеза не скатилась по ее бледным щекам. Она ласково ухаживала за королевой, которая металась, кричала, плакала и билась в нервном припадке, стараясь заглушить в себе досаду и горе.