– Не теряй бодрости, друг мой, – сказал он, – вспомни, что говорит Писание: «Лучше быть рабом доброго господина, нежели рабом буйных страстей». Повторяю тебе, ободрись и не печалься, что твой государь отдал тебя мне. Так же как и Юсуф бен-Ягубе (Иосиф, сын Иакова), будучи проданный братьями фараону, нашел в нем своего покровителя, и ты найдешь во мне человека, который будет тебе не господином, а братом.
Сэр Кеннет хотел поблагодарить эль-хакима за участие, но горе, наполнявшее его сердце, было, очевидно, сильнее его, а невнятные звуки, вылетавшие при этом из его груди, подсказали врачу-мавру, что всякие попытки утешить рыцаря в настоящую минуту преждевременны. Эль-хаким покинул своего пленника, или гостя, предоставив ему на свободе предаваться горю, и отправился вторично отдавать распоряжения к предстоявшему отъезду, покончив с которыми, уселся на ковре ужинать. Когда врач окончил ужин, те же блюда предложили шотландскому рыцарю. Невольники пояснили ему, что завтрашний день они очень долго пробудут в дороге, до места первого привала без всякой пищи и питья, и что ему необходимо подкрепить свои силы, но сэр Кеннет, чувствуя отвращение к пище, отказался от еды наотрез и согласился лишь выпить глоток воды.
Сэр Кеннет долго еще бодрствовал после того, как его господин, совершив вечернюю молитву, лег в постель и уснул крепким сном. Наступила полночь, вскоре во дворе послышались шаги и возня прислуги, которая принялась навьючивать верблюдов, а сэр Кеннет все не засыпал. Около четвертого часа утра к нему вошел слуга эль-хакима сообщить, что пора вставать. Сэр Кеннет быстро вскочил на ноги и последовал за слугой. Выйдя из шатра, он остановился около того места, где при лунном свете навьючивали верблюдов: одни были уже навьючены, а другие, стоя на коленях, ожидали остальной поклажи.
Невдалеке от верблюдов стояли оседланные и взнузданные лошади. Вскоре появился и сам эль-хаким. Он легко вскочил на одного из красивых арабских скакунов, а другого велел подвести сэру Кеннету.
Шатер, из которого они вышли, в один миг разобрали и вместе с кольями сложили на спину одного верблюда, после чего врач-мавр торжественно произнес следующие слова из Корана: «Да будет Аллах нашим путеводителем и покровителем в пустыне, как и в плодоносной долине», и все тотчас отправились в путь. По распоряжению короля Ричарда эль-хакима сопровождал английский офицер, обеспечивая беспрепятственное движение по лагерю.
Расставленные во многих местах часовые лагерного караула окликали этот маленький караван, покидавший лагерь крестоносцев. Получая ответ на свой пароль «Кто идет?», некоторые из часовых пропускали караван молча, другие же не могли обойтись без того, чтобы не послать в адрес Мухаммеда самые грубые ругательства. Наконец они выбрались за черту лагеря и отправились в дальнейший путь со всеми предосторожностями, необходимыми в военное время. Два или три всадника, в качестве передового разъезда, выдвинулись на значительное расстояние вперед и зорко следили за лежавшей перед ними местностью, такое же число всадников в качестве арьергарда ехало позади на расстоянии ружейного выстрела. Едва местность, по которой двигался караван, стала принимать пересеченный характер, немедленно отряжались боковые конные патрули для защиты от засад и внезапного нападения. Таким образом караван двигался вперед, а сэр Кеннет то и дело оглядывался назад, посылая прощальные взгляды освещенному луной лагерю крестоносцев. Лишь теперь он начинал осознавать все значение потери свободы и чести, он чувствовал эту потерю все сильнее и сильнее, по мере того как все более и более удалялся от шатров христианских рыцарей, крестоносцев и Эдит Плантагенет.
Эль-хаким, ехавший рядом с ним, снова обратился к нему:
– Безрассудно оглядываться назад, когда путь ведет вперед.
В эту самую минуту лошадь сэра Кеннета споткнулась, и он едва удержался в седле. Этот случай как бы подтвердил замечание мавра и заставил Кеннета обращать внимание на ход коня. Тропинка, по которой они двигались, пролегала по весьма живописной местности.
– Свойства этого животного, – продолжал эль-хаким, – словно свойства человеческой судьбы: подобно всаднику, который, как бы ни был хорош и надежен его конь, постоянно должен остерегаться, наша мудрость также должна постоянно бодрствовать и оберегать нас от несчастий, даже тогда, когда мы достигаем высочайшего блага в этом мире.
Но так как одна из восточных пословиц гласит, что переполненному желудку противен даже самый лучший и душистый мед, то неудивительно, что рыцарь, удрученный горем, отчасти досадовал, видя, что его бедствия постоянно служат темой мудрых поговорок и изречений, какими бы справедливыми и меткими они ни были.
– Мне кажется, – заметил он с досадой врачу-мавру, – что я вовсе не нуждаюсь в красноречивых доказательствах непостоянства счастья, но от души был бы тебе благодарен, хаким, если бы ты выбрал для меня лошадь, которая не только спотыкается, но и упала бы так, чтобы сломить себе шею вместе с седоком.
– Брат мой, – серьезно ответил мавританский мудрец, – ты говоришь, как человек, лишенный рассудка. По-твоему, благоразумный человек предоставил бы молодого и лучшего коня гостю, а сам поехал бы на более старом коне. Знай же, что недостатки старого животного возмещаются лихостью молодого всадника, между тем как огонь молодого коня требует хладнокровного управления старого всадника.
Так говорил восточный мудрец, но Кеннет оставил без ответа это замечание, чтобы не продолжать беседу. Мавр, которому надоело утешать человека, не желавшего внимать его советам, прекратил разговор и знаком подозвал к себе одного из всадников своей свиты.
– Хасан, – сказал он подъехавшему, – расскажи что-нибудь занимательное, чтобы скрасить нам путь.
Хасан, искусный рассказчик и поэт, не заставил своего господина повторять приказание.
– Властитель жизни, – обратился он с неизбежным для восточного поэта вступлением к эль-хакиму, – ты, увидев которого, ангел Азраил, простирая крылья, улетает. Ты, более мудрый, чем сам Сулейман бен-Дауд [22] , на печати которого было начертано имя Бога живого, – да не будет того, чтобы во время твоего странствования по благодатному пути, когда ты даруешь исцеление и надежду всюду, где появляешься, твой путь был омрачен скукой, отсутствием песни или сказки. Я здесь, верный слуга твой, готов изливать все сокровища моего воображения и памяти, как источник в пустыне посылает воду для услаждения и прохлады странника, который идет по ней.
После этого торжественного вступления Хасан возвысил голос и стал рассказывать сказку, полную волшебства и чудесных подвигов, обильно обогащая ее цитатами из лучших персидских поэтов. Вся свита эль-хакима вскоре окружила поэта, чтобы насладиться развлечением, с незапамятных времен высоко ценимым жителями Востока.
В другое время, наверное, и Кеннет, невзирая на свое далеко не совершенное знание арабского языка, с величайшим удовольствием слушал бы эту насыщенную богатой фантазией восточную сказку, которая рассказывалась напыщенным вычурным языком, напоминая рыцарские романы. Однако теперь он почти не слышал рассказчика, вызывавшего у слушателей то одобрительный шепот, то восторги удивления, то улыбки, а подчас и громкие взрывы дружного хохота.