– Нет, – ответил маркиз, – я предпочитаю умереть без исповеди, чем кощунствовать над таинством.
– Но довольно! Теперь обратимся к тебе, пока еще живущему на земле! – воскликнул гроссмейстер, изменив тон. – Благородный маркиз, мужайтесь! Еще какой-нибудь час – и вы будете стоять счастливым победителем на арене.
– Увы, великий магистр, я предвижу свое поражение в этом поединке, – печально вздохнув, ответил маркиз Монсерратский. – Все предвещает мне несчастный исход. Эта собака со своим удивительным чутьем, это воскресение из мертвых шотландского рыцаря Спящего Барса, вступающего со мной в поединок, – все, все это служит дурным предзнаменованием.
– Все это пустяки и вздор, – ответил великий магистр. – Я видел вас в битве на копьях, и вы сражались на равных. Смотрите и теперь на судебный поединок как на простую игру или ломание копий во славу дамы сердца, – и кто же тогда превзойдет маркиза Монсерратского? Главное – не падайте духом. Эй, щитоносцы и оруженосцы, войдите сюда! Пора вашему господину вооружаться на битву!
Вошедшие на зов слуги принялись облачать своего господина в военные доспехи.
– Какая сегодня погода? – спросил несколько приободрившийся маркиз.
– Солнце восходит в тумане, – ответил один из щитоносцев.
– Вот видите, как все против нас, – со вздохом обратился Конрад к великому магистру.
– Вам же, маркиз, прохладнее будет сражаться в тени, – ответил храмовник. – Благодарите лучше Провидение, что оно умерило жар знойных лучей палестинского солнца.
Так шутил великий магистр, но его шутки не могли ободрить расстроенного маркиза, чье грустное настроение мало-помалу передалось и храмовнику, несмотря на все его усилия казаться веселым и уверенным в победе своего соратника.
«Да он трусит, – с затаенной злостью думал про себя великий магистр, – из-за своего страха и малодушия он потерпит поражение. Не ему, а мне, которого не смутят никакие дурацкие приметы, который тверд в своих решениях, как скала, следовало бы выступить на этом поединке. И дай Бог, чтобы шотландец положил его на месте. Конечно, еще лучше было бы, если бы он умер, победив шотландца. Впрочем, самое важное, чтобы этот малодушный маркиз умер от ран если не сегодня, то завтра. Только тогда, кроме меня, у него не будет другого духовника. Его грехи – мои грехи, и кроме меня, никто их не должен знать».
Размышляя таким образом, великий магистр молча помогал маркизу облачаться в военные доспехи. Это гробовое молчание, продолжавшееся все время, пока одевали маркиза, еще сильнее угнетало его.
Наконец наступил назначенный час. Раздались призывающие к бою звуки флейт и труб, и оба рыцаря верхом на статных конях в полном боевом вооружении выехали на арену, как и положено тем, кто сражается за честь государства и честь рыцарскую. Они проехали три раза вокруг ограды с поднятыми забралами, дабы зрители могли видеть их лица. Оба были красивые, стройные, в полном расцвете лет, молодые люди, с гордыми и благородными чертами загорелых лиц. Лицо шотландского рыцаря светилось радостной уверенностью в себе и в правоте дела, за которое он шел на бой, на лице же маркиза Монсерратского, несмотря на все его старания придать ему выражение уверенности и смелости, лежала печать тоски и подавленности. Даже конь его, казалось, выступал медленнее, тяжелее, чем обычно, особенно в сравнении с чудесным, горячим чистокровным арабским скакуном шотландского рыцаря, весело гарцевавшим под звуки труб.
Рассказчик эрцгерцога Австрийского, состоявший в его свите, во время объезда рыцарей удрученно качал головой. Он первый обратил внимание на то, что рыцарь Спящего Барса объезжал арену слева направо, то есть по солнцу, а маркиз Монсерратский – в обратном направлении, что считалось дурным предзнаменованием во многих землях.
Под крытым балконом, занимаемым королевой, был воздвигнут алтарь, около которого стоял энгаддийский пустынник в монашеской одежде своего ордена и несколько других духовных лиц. К этому алтарю по очереди и в сопровождении своих поручителей должны были подъехать обвинитель и обвиняемый.
Сойдя с коней и подойдя к распятию, оба рыцаря торжественной клятвой подтвердили правоту дела, за которое готовы вступить в бой, и каждый из них громко прочел молитву, прося Господа даровать победу в предстоящем судебном поединке тому, кто честно произнес клятву. При этом рыцари дали обещание, что будут сражаться обычным оружием, то есть не отравленным, не подложным или испорченным слугами своего противника или других лиц, что не будут применять запрещенные приемы в рыцарском поединке и что они не воспользовались ни колдовством, ни чарами, ни талисманами для одержания победы.
Сэр Кеннет произнес клятву торжественно, уверенным громким голосом, после чего, взглянув на балкон, уважительно склонил голову, воздавая почтение королеве и даме своего сердца. Затем, несмотря на тяжесть доспехов, лихо вскочил на коня, не коснувшись стремян, и поскакал на своем горячем скакуне к назначенному месту на восточном конце арены.
Нельзя сказать, чтобы маркиз Монсерратский был робок, но шаг его был слишком напряжен и неестествен. Когда же он стал произносить клятву, голос его дрожал, а губы, просившие Всевышнего ниспослать победу правому делу, побледнели и невнятно выговаривали преступную молитву. Как только он повернулся, чтобы сесть на коня, к нему подошел гроссмейстер, будто бы оправить его нагрудник, и шепнул ему:
– Трус, безумец! Опомнись, соберись с духом и дерись храбро, а иначе клянусь всем, что мне дорого, если ты ускользнешь от его удара, ты не уйдешь от моего!
Дикий глухой голос и зловещий тон окончательно подкосили маркиза Монсерратского: садясь тотчас после этих слов на лошадь, он оступился. Это обстоятельство не ускользнуло от внимания зрителей, и они увидели в нем и дурное предзнаменование, хотя маркиз Конрад тотчас оправился, ловко вскочил в седло и стрелой понесся к своему месту на противоположный край арены.
Священники после прочтения торжественной молитвы о даровании победы правой стороне сошли с площадки. Прозвучали фанфары английских трубачей как приветствие вступавшим в бой, и герольд, выступив на арену, громко провозгласил:
– Стоящий здесь доблестный рыцарь шотландский, сэр Кеннет, заступник короля Английского Ричарда Львиное Сердце, обвиняет Конрада Монсерратского в бесчестном поступке против короля Английского, а именно, в похищении державного знамени!
Едва герольд закончил объявление, раздались громкие и радостные восклицания с той стороны, где находилась свита короля Ричарда, хотя надо заметить, что имя Кеннета Шотландского было мало известно английским рыцарям. Но в этом случае восторг был вызван готовностью постоять за честь Англии и ее монарха. Радостные восклицания англичан, однако, были нарушением оговоренного порядка в предстоящем поединке, так как никаких оваций и одобрений до окончания состязания не позволялось, что вполне разумно. Сейчас же они совсем заглушили ответ маркиза Монсерратского, который, конечно же, утверждал свою невиновность и хотел доказать это битвой на смерть с противником.