– Ты чего это? – спросил мужик, крайне изумленный таким внезапным прыжком.
– Молчи! – торопливо прошептал Строгов, прижимая палец к губам.
В этот момент с главной площади на ту самую улочку, по которой пробирались Михаил со своим спутником, выехал отряд ханской кавалерии. Всадников было десятка два, а впереди шагал офицер в очень простом мундире. Хотя его быстрый взгляд зорко оглядывал все вокруг, Строгова он заметить не успел, очень уж проворно тот ускользнул в укрытие.
Крупным аллюром отряд проскакал по тесной улочке. Ни офицер, ни его эскорт местных жителей не опасались. Эти несчастные едва успевали расступаться при их приближении. Раздалось несколько полупридушенных вскриков, на которые верховые незамедлительно отвечали ударом пики.
Когда отряд скрылся из виду, Михаил Строгов спросил, повернувшись к мужику:
– Кто был этот офицер?
И лицо его, когда он произносил эти слова, стало бледным, каку мертвеца.
– Это Иван Огаров, – ответил сибиряк, поневоле понизив голос: горло перехватило от ненависти.
– Он?! – вскричал Строгов. В этом коротком слове вырвалась наружу вся ярость, с которой он не смог совладать.
В офицере он мгновенно узнал того проезжего, что ударил его на почтовой станции в Ишиме!
Сила озарения, пронизавшего ум Михаила, была такова, что этот проезжий, виденный лишь мельком, в то же время напомнил ему старого цыгана, чьи слова он подслушал на ярмарочной площади в Нижнем.
Михаил Строгов не ошибся. Это был один и тот же человек. Именно в цыганском наряде полковник Огаров, смешавшись с бродячей труппой Сангарры, смог беспрепятственно покинуть Нижегородскую губернию, куда он отправился затем, чтобы подыскать среди чужеземцев, во множестве нахлынувших из Средней Азии, сообщников, которых хотел привлечь к исполнению своего дьявольского замысла. Сангарра и ее цыгане являлись его платными шпионами и были ему абсолютно преданы. Да, это он ночью на ярмарочной площади произнес странную фразу, смысл которой Михаил смог понять только теперь, это он плыл на «Кавказе» со всей своей цыганской бандой, и, наконец, по дороге, ведущей из Казани через Уральские горы и Ишим, добрался до Омска, где ныне распоряжается как полновластный хозяин.
Прошло не больше трех дней с тех пор, как Иван Огаров прибыл в Омск. Если бы не их злосчастная встреча в Ишиме и не происшествие, на трое суток задержавшее Строгова в избе на берегу Иртыша, он наверняка обогнал бы Огарова на пути в Иркутск!
И кто знает, скольких бедствий можно было бы избежать в будущем!
Как бы то ни было, теперь Строгов более, чем когда-либо, должен был избегать этого человека, не попадаться ему на глаза. Но уж когда придет время встретиться с ним лицом к лицу, Михаил такого момента не упустит, будь его враг хоть правителем всей Сибири!
А пока они с мужиком продолжили свой путь и пришли в конце концов на почтовую станцию. Кактолько стемнеет, не составит труда выбраться из Омска через один из проломов в земляном валу. Что до покупки какого-нибудь экипажа взамен тарантаса, это оказалось невозможным. Ни купить, ни нанять – их попросту не было. Но зачем теперь Строгову экипаж? Разве ему не предстояло, увы, отныне путешествовать одному? А значит, достаточно лошади, и раздобыть ее, к великому счастью, удалось. Это было выносливое животное, способное выдержать долгую скачку, а уж такой опытный наездник, как Михаил Строгов, сумеет наилучшим образом ею воспользоваться.
Заплатить за лошадь пришлось дорого, зато спустя несколько минут он уже смог бы отправиться в путь.
Но было только четыре часа дня. Пришлось дожидаться ночи, чтобы незамеченным миновать городские укрепления. Не желая маячить на улицах Омска, Михаил остался на почтовой станции, заодно заказал себе чего-нибудь поесть.
В зале ожидания было многолюдно. Как обычно на русских станциях, здесь толпились встревоженные жители в надежде узнать новости. Толковали о скором прибытии московских частей – не в Омск, а в Томск, туда, мол, царь послал солдат, чтобы отвоевать городу полчищ Феофар-хана.
Михаил Строгов внимательно прислушивался ко всему, но сам в разговоры не вмешивался.
Внезапный крик заставил его вздрогнуть – крик, пронизавший его до глубины души, всего одно слово, но оно, можно сказать, обожгло его слух:
– Сын!
Его мать, старая Марфа, стояла перед ним! Она улыбалась ему, а сама вся дрожала! Она протягивала к нему руки!..
Строгов вскочил с места. Он хотел броситься к ней…
Мысль о долге, да и о серьезной опасности, которую могла навлечь на его мать и на него самого эта отчаянно несвоевременная встреча, остановила его порыв. Его самообладание было столь велико, что ни один мускул не дрогнул на его лице.
Двадцать человек собрались в этом зале. Среди них могли быть шпионы. И разве в городе не знали, что сын Марфы Строговой принадлежит к корпусу государевых фельдъегерей?
Молодой человек застыл на месте.
– Миша! – воскликнула его мать.
– Кто вы, сударыня? – насилу выговорил, вернее, пролепетал Михаил.
– О чем ты? Как это кто я? Сынок, да что с тобой? Ты собственную маму не узнаешь?
– Вы обознались! – холодно ответил Строгов. – Очевидно, вас ввело в заблуждение случайное сходство…
Старая Марфа подошла вплотную и, глядя ему прямо в глаза, спросила:
– Ты не сын Петра и Марфы Строговых?
Как хотелось Михаилу заключить ее в свои объятия! Он отдал бы жизнь за это право… Но если бы он это сделал, это был бы конец всему – ему, ей, его миссии, данной клятве! Ценой огромного усилия овладев собой, он зажмурился, чтобы не видеть неописуемой тревоги, исказившей дорогое лицо его матери, и спрятал руки за спину, пряча их от ее протянутых к нему трепещущих рук.
– Я, право слово, не пойму, о чем вы толкуете, добрая женщина, – произнес он, отступая на несколько шагов.
– Миша! – снова закричала старая мать.
– Я вовсе не Михаил! И никогда не был вашим сыном! Меня зовут Николай Корпанов, я купец из Иркутска!
И он, резко повернувшись, вышел из зала, но успел в последний раз услышать, как раздался за его спиной горестный зов:
– Сынок! Сынок!
Силы едва не покинули Михаила Строгова, но все же он ушел. Он не видел, как его мать упала на скамью, почти лишившись чувств. Но когда станционный смотритель подбежал к ней, чтобы помочь, старуха встала сама. В голове внезапно прояснилось. Чтобы ее сын отрекся от нее – нет, это невозможно! Чтобы она ошиблась, приняла за него кого-то другого, – этого тоже не может быть. Она только что видела своего сына, это был он, и если он ее не узнал, значит, не захотел, не должен был узнавать ее, какая-то ужасно серьезная причина заставила его так поступить! И тогда, вытесняя все нежные материнские чувства, ее настигла одна страшная мысль: «Уж не погубила ли я его, сама того не желая?»