Старуха упала.
Ее сын так яростно рванулся из рук стражников, что те насилу справились с ним.
Но Марфа поднялась, и ее потащили прочь, однако тут вмешался Иван Огаров:
– Пусть эта женщина останется здесь!
Надю снова оттеснили в толпу пленных. Взгляд Ивана Огарова не задержался на ней.
Тут и Михаила Строгова подвели к эмиру, но он остался стоять, даже глаз не опустил.
– Лицом в пыль! – крикнул ему Иван Огаров.
– Нет! – отвечал Михаил.
Два стражника попытались принудить его склониться, но сами попадали наземь, зашибленные его могучим ударом.
Огаров шагнул к молодому человеку, рявкнул с угрозой:
– Ты умрешь!
– Я умру, – гордо отвечал Михаил Строгов, – но тебе, Иван, никогда уже не стереть со своего лица позорный след кнута, метку предателя!
При таком ответе Огаров побледнел как смерть.
– Кто этот пленник? – спросил эмир голосом, который казался еще грознее оттого, что был спокоен.
– Русский шпион, – отвечал Иван Огаров.
Выдавая Строгова за шпиона, он знал, что приговор, который его теперь ждет, будет ужасен.
Михаил двинулся на Огарова.
Солдаты удержали его.
Тогда эмир сделал жест, при котором вся толпа разом склонилась. Затем указал на Коран, который ему тотчас поднесли. Он раскрыл священную книгу и ткнул перстом в одну из страниц.
Страница была выбрана наугад, случайно, или, сказать вернее, все эти восточные люди должны были думать, что ныне сам Бог решает судьбу Михаила Строгова. Подобный способ судопроизводства у народов Средней Азии называется «фаль». Смысл стиха, в который уперся палец судьи, подвергается соответствующему истолкованию, после чего выносится какой ни на есть вердикт.
Эмир держал свой палец прижатым к странице Корана. Главный улем приблизился и громким голосом прочитал стих, который завершался такими словами:
– И он больше не увидит ничего на этой земле.
– Русский шпион, – сказал тогда Феофар-хан, – ты пришел сюда, чтобы подсмотреть то, что делается в нашем лагере! Смотри же, смотри во все глаза!
Михаила Строгова со связанными руками поставили у подножия террасы, напротив трона эмира.
Его мать в конце концов изнемогла от стольких физических и душевных мук, сникла, у нее больше не было мужества ни смотреть, ни слушать.
– Смотри, смотри во все глаза! – сказал Феофар-хан, грозно простирая руку к Михаилу Строгову.
Будучи хорошо знаком с нравами Востока, Иван Огаров, без сомнения, понял скрытое значение этих слов, и его губы на миг искривились в жестокой усмешке. Потом он занял свое место подле Феофар-хана.
Вскоре раздался зов труб. Это был сигнал к началу представления.
– Вот и балет, – шепнул Гарри Блаунту Альсид Жоливе. – Только эти варвары наперекор всем правилам дают его перед драмой, а не после!
Михаилу Строгову было приказано смотреть. И он смотрел.
На площадку вырвалась целая туча танцовщиц. Зазвучала странная мелодия, создаваемая сочетанием разных восточных инструментов – в этом оркестре участвовали дутар, род мандолины с удлиненным грифом из тутового дерева, с двумя струнами из крученого шелка; кобыз, нечто вроде виолончели, внизу заканчивающейся штырем, со струнами из конского волоса, вибрирующими под воздействием смычка; чибызга, длинная тростниковая дудка, а также трубы, барабаны и тамбурины, не говоря о гортанных голосах певцов. Нужно упомянуть и своеобразный дополнительный оркестр, создаваемый десятком воздушных змеев: они держались на длинных шнурках, закрепленных посередине, и звенели на ветру, словно эоловы арфы.
Почти тотчас начались танцы.
Плясуньи, все как на подбор, были родом из Персии. Они не являлись рабынями и свободно занимались своей профессией. Некогда они принимали официальное участие в придворных церемониях в Тегеране, но с тех пор, как там воцарилось ныне правящее семейство, их изгнали из страны или, по меньшей мере, стали третировать, так что им пришлось искать удачи на стороне. На них были национальные костюмы и множество украшений. В ушах у них покачивались маленькие золотые треугольнички и длинные подвески; серебряные, отделанные чернью кольца охватывали их шеи; на руках и ногах звенели браслеты, на которыхдрагоценные камни располагались в два ряда; сверкающие подвески со множеством бриллиантов, бирюзы и сердоликов трепетали на концах длинных кос. Пояса, плотно охватывающие талии, скреплялись бриллиантовыми застежками, похожими на перекладину большого епископского креста.
Они очень грациозно исполняли всевозможные танцы, то одиночные, то групповые. Их лица были открыты, но время от времени они накидывали легкую вуаль, и тогда казалось, будто облачко прозрачного газа проплывает перед их сверкающими глазами, как легкий туман по звездному небу. Некоторые из этих персиянок носили вместо шарфа кожаную расшитую жемчугом перевязь, на которой подвешенный уголком вниз треугольный мешочек раскрывался в нужный момент. Из этих тканевых мешочков с золотой филигранью они вытягивали длинные узкие ленты из ярко-красного шелка, на которых были вышиты стихи из Корана. Ленты они растягивали между собой, создавая из них кольцо, по которому другие танцовщицы скользили без остановки и, проходя перед каждым стихом, сообразно заповеди в нем заключенной, то простирались ничком, то взмывали в легком прыжке, словно затем, чтобы занять место среди небесных магометанских гурий.
Но особенно – и это примечательная деталь – Альсида Жоливе поразило, что эти персиянки выглядели скорее отрешенно томными, чем неистовыми: как по характеру, так и по исполнению своих танцев они больше напоминали безмятежных, скромных индийских баядер, нежели страстных обольстительниц Египта.
Когда первое выступление было закончено, снова прозвучал суровый голос:
– Смотри, смотри во все глаза!
Тот, кто повторил слова эмира, рослый уроженец Средней Азии, был не кто иной, как исполнитель смертных приговоров Феофар-хана. Он встал за спиной Михаила Строгова, держа наготове кривую саблю с широким коротким лезвием, одно из тех знаменитых изделий из дамасской стали, что куют прославленные оружейники Карши и Гисара. Стражники между тем принесли и установили рядом с ним треножник с жаровней, на которой горели без дыма несколько раскаленных углей. Легкий парок над ними происходил от сжигания толченых ароматических смол с примесью ладана, которыми посыпали жаровню.
Между тем за персиянками без промедления последовала труппа танцовщиц совсем иного типа, которых Михаил Строгов тотчас узнал.
И, надо полагать, оба журналиста узнали их тоже, поскольку Гарри Блаунт шепнул коллеге:
– Это цыганки из Нижнего Новгорода!
– Они самые! – вскричал Альсид Жоливе. – Сдается мне, что этим шпионкам за зоркость глаз платят побольше, чем за резвость ног!