Если бы в их распоряжении имелся инструмент, каким обычно пользуются китобои, пробивая каналы в ледяных пустынях, они могли бы расчистить себе дорогу до того места, где река расширяется. Может, им на это хватило бы времени? Но под рукой нет ни пилы, ни кайла, ничего такого, чем можно бы разбить эту ледяную корку, от стужи затвердевшую, как гранит.
На что решиться?
В этот момент с правого берега Ангары раздалась ружейная пальба. Дождь пуль обрушился на плот. Итак, несчастных заметили. Разумеется, так и было: другие выстрелы тотчас загремели с левого берега. Беглецы, оказавшись меж двух огней, стали легкой мишенью для бухарских стрелков. Некоторые уже были ранены, хотя все эти пули в потемках посылались наудачу.
– Идем, Надя, – шепнул Михаил Строгов на ухо девушке.
Без каких бы то ни было замечаний Надя, «готовая на все», протянула ему руку.
– Надо перейти затор, – тихо сказал он ей. – Веди меня, но так, чтобы никто не заметил, что мы уходим с плота!
Надя повиновалась. Они с Михаилом быстро выскользнули на ледяную поверхность в полном мраке, то тут, то там разрываемом вспышками ружейных выстрелов.
Надя ползла впереди, Строгов за ней. Пули сыпались вокруг них, как крупный град, с треском врезаясь в лед. Шероховатый, с острыми гранями, он до крови изранил их ладони, но оба продолжали упорно ползти вперед.
Через десять минут они добрались до противоположной стенки затора. Впереди воды Ангары, освобожденные от излишков льда, текли вольно. Несколько льдин, мало-помалу отрываясь от затора, продолжали плыть по направлению к городу.
Надя понимала, на какую попытку решился Михаил Строгов. Она приметила одну из таких льдин, которая уже едва держалась, зацепившись узким выступом.
– Сюда, – сказала девушка.
И оба растянулись на этом куске льда, легонько раскачав его, чтобы отделился от запруды.
Льдина поплыла. Река расширилась, путь был свободен.
Удаляясь вверх по течению, Михаил и Надя еще долго слышали звуки выстрелов, крики отчаяния, завывания бухарцев… Потом мало-помалу все эти звуки, полные мучительной тревоги и свирепого ликования, затихли вдали.
– Бедные наши товарищи! – прошептала Надя.
Полчаса льдина, на которой плыли Михаил Строгов и Надя, стремительно несла их вперед, хотя в любой момент можно было опасаться, что она растает под ними. Подхваченная течением, она дрейфовала по самой середине реки, и не было надобности направлять ее в сторону до той минуты, когда потребуется причалить к иркутской набережной.
Михаил Строгов, стиснув зубы и навострив уши, молчал. Ни слова не проронил. Никогда еще он не был так близок к цели. Он чувствовал, что достигнет ее!..
Около двух часов ночи на темном горизонте, с которым сливались очертания берегов Ангары, загорелась двойная полоса света.
Справа – огни Иркутска, слева – костры лагеря осаждающих.
До города оставалось всего полверсты.
– Наконец! – пробормотал Михаил Строгов.
Но внезапно у Нади вырвался крик.
Услышав его, Михаил Строгов выпрямился так резко, что льдина зашаталась. Он простер руку вперед, туда, куда текла Ангара. Сейчас на его лицо, озаренное голубоватыми отблесками далекого света, было страшно смотреть. Его глаза, казалось, снова увидели свет.
– Ах! – вскричал он. – Значит, сам Господь против нас!
Иркутск – столица восточной Сибири – в обычное время очень многолюден, в этом городе триста тысяч жителей. На правом, довольно высоком, берегу Ангары красуются его храмы, среди которых выделяется внушительный собор, и дома, разбросанные в живописном беспорядке.
Увиденный с почтительного расстояния, скажем, с вершины горы, что высится в двадцати верстах у большого сибирского тракта, Иркутск со своими церковными маковками, колокольнями, чьи стремительные шпицы напоминают минареты, со своими пузатыми куполами, похожими на японские фарфоровые вазы, создает впечатление отчасти восточное. Но лицо города меняется, стоит путешественнику войти в его пределы. Полувизантийский, полукитайский город оборачивается европейским благодаря щебеночному покрытию улиц, обрамленных пешеходными мостками, пересекаемых каналами, обсаженных громадными березами, благодаря своим кирпичным и деревянным домам, некоторые в несколько этажей, а также потому, что по этому городу разъезжает множество экипажей, не только тарантасов и телег, но и дилижансов, и колясок, и, наконец, потому, что среди его обитателей немало тех, кто в высшей степени причастен к прогрессу цивилизации, кому не чужды и самые последние новинки парижской моды.
В эту эпоху из-за наплыва беженцев из сибирских провинций Иркутск был переполнен. Блага всякого рода имелись здесь в изобилии. Иркутск – кладовая тех бесчисленных товаров, которыми обмениваются между собой Китай, Средняя Азия и Европа. Поэтому администрация Иркутска могла смело призвать сюда сельских жителей из долины Ангары, хакассов, тунгусов, бурят и превратить в пустыню все пространство между городом и наступающими захватчиками.
В Иркутске находится резиденция генерал-губернатора восточной Сибири. Ему подчиняются штатский губернатор, в чьих руках сосредоточено управление провинцией, начальник полиции, у которого полно забот в городе, где множество ссыльных, и, наконец, мэр: он распоряжается всеми торговцами, это персона значительная благодаря как своему огромному богатству, так и влиянию, которое он имеет на своих подопечных.
Гарнизон Иркутска в те дни состоял из казачьего пехотного полка, где насчитывалось около двух тысяч человек, и корпуса жандармов, носивших каски и голубые мундиры с серебряными галунами.
При этом, как мы знаем, брат царя вследствие чрезвычайных обстоятельств с первых дней нашествия оказался запертым в городе.
Здесь следует кое-что уточнить.
В эти отдаленные провинции восточной Азии великого князя привели дела большой государственной важности. Он проехал по главным городам Сибири, путешествуя не по-княжески, а скорее по-военному: без свиты, в сопровождении своих офицеров, с казачьим полком в качестве эскорта. Так он достиг Забайкалья. Даже Николаевск, последний русский город, построенный на берегу Охотского моря, успел удостоиться его посещения.
Достигнув пределов огромной империи, управляемой из Москвы, великий князь отправился в Иркутск, откуда рассчитывал пуститься в обратный путь, но тут пришло известие об этом нашествии, столь же грозном, сколь внезапном. Он поспешил в сибирскую столицу, но едва он туда прибыл, связь с европейской Россией почти тотчас прервалась. Ему еще доставили несколько телеграмм из Петербурга и Москвы, он даже успел на них ответить, но потом провод был перерезан – мы помним, при каких обстоятельствах это случилось.
Теперь Иркутск был оторван от остального мира.
Великому князю оставалось лишь заняться организацией обороны, и он взялся за это с твердостью и хладнокровием, проявляемыми им и прежде, в иных ситуациях.