Было семь часов утра, когда Филеас Фогг, миссис Ауда и Паспарту ступили на американский континент, если можно так назвать плавучую пристань, на которую они высадились. Поднимаясь и опускаясь в зависимости от прилива и отлива, такая конструкция облегчает погрузку и выгрузку судов. Здесь пристают клиперы всех размеров, пакетботы всех стран, а также многоэтажные пароходы, курсирующие по реке Сакраменто и ее притокам. Тут же сваливают груды всевозможных товаров, отправляемых в Мексику, Перу, Чили, Бразилию, в Европу и Азию, а также на острова Тихого океана.
Паспарту вне себя от радости, что наконец достиг американской земли, счел своим долгом покинуть корабль не просто так, а исполнив по этому случаю сальто-мортале высшего класса. Но когда он с разгону прыгнул на причал, доски которого прогнили, настил не выдержал, и бедный парень едва не провалился. Вконец обескураженный тем, какой неловкостью обернулась его попытка с шиком приземлиться на новом континенте, бедняга испустил оглушительный вопль, заставив взлететь в воздух целую стаю напуганных бакланов и пеликанов – завсегдатаев плавучих пристаней.
Мистер Фогг, едва сойдя с парохода, осведомился, в котором часу отходит ближайший поезд в Нью-Йорк. Оказалось, в шесть вечера. Стало быть, им предстояло провести в столице штата Калифорния целый день. Филеас Фогг нанял экипаж и сел в него вместе с миссис Аудой.
Паспарту вскочил на козлы, и экипаж – три доллара за поездку – покатил к гостинице «Интернациональ».
Со своего высоко расположенного сиденья Паспарту с любопытством озирал большой американский город: широкие улицы, низкие, ровно, как по линеечке, выстроенные дома, церкви и храмы в англосаксонском готическом стиле, гигантские доки, склады, похожие на дворцы, одни деревянные, другие из кирпича. Улицы были заполнены каретами, омнибусами, трамваями экипажами узкоколеек на конной тяге, а тротуары – многолюдной толпой не только американцев и европейцев, но также и китайцев, индейцев – короче, всех тех, из кого состояло двухсоттысячное население разноплеменного города.
Это зрелище в достаточной мере удивило Паспарту. Перед ним был тот легендарный город, где еще в 1849 году хозяйничали бандиты, поджигатели, убийцы. Весь деклассированный сброд стекался сюда, словно в бескрайнюю землю обетованную, на поиски золотых самородков. Здесь они играли в карты на золотой песок, держа в одной руке нож, в другой – револьвер. Но «доброе старое время» прошло. Теперь Сан-Франциско выглядел просто большим торговым городом. Часовые бдительно несли службу на высокой башне ратуши, возвышавшейся над всеми улицами и проспектами, которые пересекались под прямым углом; между ними здесь и там курчавились зеленеющие скверы, а дальше простирался китайский квартал, казалось, перенесенный сюда в игрушечной шкатулке прямо из Небесной Империи. Но ни сомбреро, ни красных рубашек, которые некогда носили золотоискатели, здесь больше не было, так же, как индейцев, украшенных перьями. Всюду – черные фраки и шелковые цилиндры джентльменов, снедаемых жаждой деятельности: такие в этом городе прямо кишели. Некоторые улицы, в том числе Монтгомери-стрит, по значению сопоставимая с лондонской Риджент-стрит, Итальянским бульваром в Париже и нью-йоркским Бродвеем, изобиловали шикарными магазинами, чьи витрины манили покупателя товарами со всех концов света.
Когда Паспарту вошел в «Интернациональ», ему почудилось, будто он и не выезжал из Англии. Нижний этаж гостиницы занимали громадный бар и нечто вроде бесплатного буфета, открытого для всех проходящих мимо. Вяленым мясом, устричным супом, печеньем, сыром-честером клиент мог угоститься, не доставая кошелька. Платили только за напитки – эль, портвейн или херес, если кому-нибудь приходило в голову освежиться. Такой порядок показался Паспарту «очень американским».
Гостиничный ресторан отличался комфортом. Мистер Фогг и миссис Ауда сели к столу, и негры-официанты, с ног до головы в черном, подали им обильное угощение на крошечных лилипутских блюдечках.
После завтрака Филеас Фогг в сопровождении миссис Ауды покинул отель и отправился в контору английского консула, чтобы завизировать свой паспорт. На улице джентльмена ждал его слуга. Он спросил, не надо ли, прежде чем пускаться в путь по Тихоокеанской железной дороге, предусмотрительности ради обзавестись несколькими дюжинами карабинов Энфилда или кольтов: он слышал, что индейцы сиу и пауни, подобно заурядным испанским грабителям, останавливают поезда. Мистер Фогг считал, что это совершенно излишняя предосторожность, но позволил Паспарту действовать, как ему заблагорассудится. Сам же продолжил свой путь к английскому консульству.
Но не успел Филеас Фогг пройти и двух сотен шагов, как «по воле редкостного случая» встретил Фикса. Инспектор выразил по этому поводу чрезвычайное изумление. Как?! Неужели они с мистером Фоггом пересекли Тихий океан на одном судне, так ни разу и не встретившись на борту? Как бы то ни было, Фикс заявил, что для него большая честь снова видеть джентльмена, которому он столь многим обязан. А так как дела призывают его в Европу, он был бы весьма рад продолжить путешествие в таком приятном обществе.
Джентльмен отвечал, что это будет честью для него, и Фикс, который стремился не терять Фогга из виду, попросил разрешения присоединиться к ним, чтобы вместе осмотреть этот любопытный город. Никто ничего не имел против.
И вот миссис Ауда, Филеас Фогг и Фикс принялись блуждать по улицам втроем. Вскоре они забрели на Монтгомери-стрит, где увидели огромное стечение народа. И на тротуарах, и посреди мостовой, хотя движение омнибусов и конок не прекращалось, и на трамвайных рельсах, а также у порога магазинов, в окнах и даже на крышахдомов шевелилась толпа. Среди этого неисчислимого скопления публики сновали люди-афиши. По ветру развевались флажки и знамена. Со всех сторон раздавались крики:
– Да здравствует Кэмерфильд!
– Мэндибою – ура!
Это был митинг. По крайней мере, так подумал Фикс. Этой мыслью он поделился с мистером Фоггом, прибавив:
– Нам, сударь, пожалуй, лучше бы в эту кашу не соваться. Там только и можно, что схлопотать ни за что ни про что удар кулаком.
– Ваша правда, – отвечал Филеас Фогг, – кулачные удары, хотя бы и политизированные, остаются кулачными ударами.
Фикс счел уместным улыбнуться этому замечанию, затем они с миссис Аудой и Филеасом Фоггом, чтобы их не затолкали в толпе, взошли на верхнюю площадку лестницы, которая вела на террасу, расположенную над Монтгомери-стрит. Перед ними, на другой стороне улицы, между складом угольщика и лавкой торговца керосином, под открытым небом возвышалась трибуна, к ней-то, видно, и стекались людские потоки.
Однако в честь чего митинг? По какому поводу его затеяли? Филеас Фогг не имел об этом ни малейшего понятия. Шла ли речь о назначении высокопоставленного военного или гражданского чиновника, о выборах главы штата или члена конгресса? Судя по чрезвычайному возбуждению, охватившему город, можно было предположить все, что угодно.
В этот момент среди толпы возникло заметное оживление. Все руки взметнулись в воздух. Некоторые, крепко сжатые в кулак, похоже, как-то очень быстро поднимались и опускались среди неумолкающих криков – вот уж поистине энергичная манера выражать свои политические симпатии. Толпа бушевала, мечась туда-сюда. Знамена шатались, они то исчезали на мгновение, то появлялись вновь, изодранные в клочья. Волнение толпы докатилось до лестницы, и наши герои могли наблюдать сверху, как вся масса человеческих голов подавалась то вперед, то назад, словно море под внезапно налетающим шквалом. Число черных цилиндров уменьшалось на глазах, а большинство тех, что еще мелькали в людской гуще, похоже, утеряли высоту, свойственную этому головному убору.