Еще помню, на моем самолете крыло поменяли. Дело было днем. Облака были так метров на 1000–1200. Я говорю комэске: «Пойду похожу в облаках, потренируюсь по приборам». – «Давай. Оглоблина возьми». Полетели. Я подержу управление, потом он. Вываливаемся из облаков, он говорит: «Аэродромчик-то какой маленький». – «Маленький? Ну держись!» Прибрал газ, ручку на себя, потом даю ногу и сваливаюсь в штопор. Пару витков сделал, и самолет поворачивается вверх колесами. Винт остановился – отлив бензина из карбюратора. Вверх колесами, мотор не работает, управление не работает, самолет на спине, в обратном штопоре. Я никогда в такой штопор не попадал и не видел, чтобы другие попадали. Я ручку от себя отдал, самолет нос потихоньку опускает и выходит в горизонтальный полет, потоком винт крутанулся – искра, двигатель забрал и как рванет нас! Мы вышли чуть ниже 300 метров из штопора, еще бы полтора витка, и были бы мы на земном шаре. Сели. Посмотрел: «Что-то на новом крыле пистонов нет». Техник шилом ткнул, а оттуда вода. Видно, она затекла в консоль и нас перевернула. Командир мне говорит: «Ты что, хулиганил?! До земли штопорил?!» – «Да у меня мотор встал!» Судьба…
– Суеверия были? В приметы верили?
– Нет. И в Бога не верил.
– Это на фронте обсуждалось? Религия, национальность…
– Никаких обсуждений национальности не было – некогда. Ночью летали бомбить, днем на разведку, связь. То отступление, то наступление, то перебазирование, то кого-то отвезти. Круглые сутки рабочий день. Мы даже любовью не занимались! У меня в подчинении было 5 девчонок, которые бомбы подвешивали. Ни с одной не связался! А ведь мне было 20 лет, можно было бы… Прилетаешь, носом в приборную доску, в ушах свистит. Засыпаешь. Просыпаешься под крылом на чехлах, и кровь из носа идет. Почему? Потому что хочется повыше забраться. Мы набирали не сколько нам задали, а от пуза – сколько набрал. Я знаю, где моя цель и за счет высоты могу спланировать и поразить цель тихо. А ночью и в пасмурную погоду с 3000 надо пользоваться кислородом. Днем можно до 5000 без кислорода летать, а ночью нет. Наскребаешь 3000–3500 метров, а из носа и ушей кровь течет, и жарко, в пот бросает. Я часами летал на этой высоте. Такое впечатление, что от костей тело отходит, своеобразная усталость в самолете. У летчика тяжелая работа… Так что сил на всякие дурацкие разговоры не было.
Перед войной я учился в Московском технологическом институте легкой промышленности имени Лазаря Моисеевича Кагановича, что около Устьинского моста. Буквально через неделю после начала войны комитет комсомола института направил несколько человек в райком комсомола Кировского района. Мы туда пришли втроем: я был со 2-го, один парень с 3-го и один с 4-го курса. Там шум, гам, тарарам, все бегают. Ничего не поймем. Подходит молодая особа, спрашивает: «Вы что здесь делаете?» – «Нас сюда прислали». – «Откуда вы?» – «Из МТИЛПа». – «Вы знаете, что Климентий Ефремович Ворошилов сказал насчет авиации?» – «Нет». Она объяснила, что Ворошилов сказал: «Кто силен в авиации, тот силен в наше время». «Значит, так, ребята: или вы идете в авиацию, или кладете комсомольский билет на стол». Что тогда значило «положить комсомольский билет на стол», сейчас тебе никто не объяснит, да ты и не поймешь. Мы дружно проголосовали за авиацию, хотя я о ней никакого понятия не имел.
Наш спецнабор Кировского аэроклуба отправили учиться в бывшую мечеть на Татарской улице. Там начальник 1-го отдела нас посадил писать запросы на курсантов. Мы ему говорим: «Нам бы посмотреть, почитать литературу по теории полетов, конструкции самолета. Ведь зачеты будут». – «Вы народ грамотный, я с вами перед зачетами побеседую. Вас посажу в группу, и после того, как всех опросят, будут спрашивать вас». Так он и сделал. Теоретическую часть прошли молниеносно. Что такое гаргрот, лонжероны, элероны, я только в армии понял. Из Москвы аэроклуб вывезли в Тульскую область. Мы там даже летать не летали, только изучали материальную часть. В августе нам говорят: «Все, мы отсюда уезжаем в Стерлитамак». Товарняк, который нас вез, он или полз, или стоял, или шел огромное количество километров, не останавливаясь. Иногда схватит живот, и, чтобы оправиться, зад в дверь, ребята держат за руки… А иначе в вагоне. В теплушке нас было человек 120. Один на другом лежали. Поворачивались все одновременно. Начальство ехало покультурнее.
Приехали в Стерлитамак. Я родителям перед отъездом написал письмо, пишите, мол, туда до востребования. Мы приехали в конце дня, еще было светло, и целая группа бросилась на почту. На почте ни фига не оказалось. Мы к эшелону, а эшелон уже начал движение. Мы за ним бегом… Привезли в Уфу. Там поместили нас в школу. Кормили гречкой с хлопковым, темным маслом. И началось недержание мочи – каждые полчаса в туалет бегали. Там я подружился с Александровым, хорошим парнем высокого роста. Он занимал третье место по Союзу в плавании на 20 км. Мы с ним ходили воровать помидоры, а осенью арбузы. Жрать-то было нечего. Как-то мы с ним после столовой пошли арбузы пожрать. Арбузы маленькие, сидим на бахче, едим. Слышим стук – сторож идет. И вдруг раздается крик: «Где они, сволочи?!» Прижались, сидим. Рядом со мной останавливается сторож. Делает шаг вперед и натыкается на мой зад. Он с испуга бросается на меня, я с испуга вскакиваю и мчусь в овраг. Александров за мной следом. Убежали. Да… А потом разобрались. Там проходила шоссейная дорога, машины ходили. Фары потушены, медленно идут. С них иногда удавалось что-нибудь скинуть. Тем и питались.
Потом нас перевели на аэродром на озеро Белое, за Уфой. Огромнейшее поле. На холмике ангар. Технический состав, дай бог им здоровья, если они еще живы (они все были старше), не знал, что такое отдых. Они только знали, что самолет должен летать. Вот там нас подготовили летать на У-2. Налетал я примерно двадцать часов. Жили мы в полуземлянке на эти самые 120 человек. При входе в нее стояла печка – двухсотлитровая бочка. Летали мы, если температура была не ниже 32 градусов, поскольку зимнего обмундирования не было и приходилось летать в демисезонной одежде. Я очень благодарен своей тетке, которая в свое время посоветовала мне обматывать ноги газетой, чтобы они не мерзли. Мне достались ботинки 44-го размера. Вот я ноги обматывал газетами – тепло. Там еще такой случай произошел. Я был в карауле, охранял ангар. Валенки, которые выдавались в этом случае, были мне малы, и я пятку потер. Она не заживает. А у врача, кроме йода, ничего нет. Так у меня, наверное, месяц гноилась эта рана. Вернулись в Уфу. За два месяца мы первый раз помылись в бане. В феврале 1942 года из Уфы нас перебросили под Куйбышев, станция Неприк, во второй запасной авиаполк Черноморского флота. Жили в лесу, в палатках. Флотские традиции! Как у них здорово все было сделано! Нарыв на ноге сразу зажил. По сравнению с тем, как нас кормили в Уфе, там кормили изумительно. Два бачка первого на стол, на десять человек, дневальный разливает черпаком, второе дают, третье дают. И начались теоретические занятия. Занятия, занятия. Начали мы летать на УТ-2. Весной к нам сначала самолеты прилетели, а потом прибыли курсанты Ейского военно-морского авиационного училища. Вдруг полеты прекратились, почему – не знаю. Потом стал догадываться, в чем дело. И вот весь наш спецнабор в три приема был передан в наземные войска. Ночью нас привезли в Тамбовское кавалерийское училище. Переночевали в землянке. Утром построили, вышел перед нами капитан, как потом оказалось, командир разведроты. Представился. Начал рассказывать, какие преимущества разведрота имеет. «Поспать в доме. Пожевать что-нибудь будет. Но имейте в виду, что надо ползать. Кто хочет – три шага вперед». Я, Александров, про которого я говорил, и еще один решили, что пойдем в разведроту. Вот так я стал разведчиком 21-й отдельной разведроты 33-й гвардейской стреловой дивизии 1-го гвардейского корпуса 2-й гвардейской армии. Ее вывели на пополнение после летних боев 1942 года. Учились до октября. Готовили нас там превосходно, действительно готовили к войне: как правильно совершить марш, как напасть на противника, стрельбе из различного оружия. А потом бросили под Сталинград. Причем мы не знали, куда едем. Только командир роты сказал: «Вот доезжаем до этого пункта, там железная дорогая разветвляется. Одна ветка идет на юг, а другая на запад. Если мы повернем на юг, то можете выбрасывать свое мужское хозяйство – там степь и сохранить жизнь невозможно». И мы повернули на юг, под Сталинград. В этой разведроте я провоевал до конца апреля. Причем командир дивизии генерал-майор Бутвенко берег нас, как не знаю кого. Штабы полков охранялись автоматчиками. Он их отправлял на передовую, а разведроту давал прикрыть штаб. Нас как пехоту никогда не использовали.