– Осветители были. Отдельным экипажам ставили задачу бомбить полосы непосредственно. Но основная цель была самолеты, стоянки, вдоль полос… Но самолеты далеко не растаскивали. Так, все равно по окраине аэродрома.
– А не было задачи найти аэродром, и, допустим, часть работает по аэродрому, а часть бомбит населенный пункт, где экипажи живут?
– Нет, экипажи не бомбили. По самолетам бомбили.
– А что считалось уничтоженным самолетом?
– Если он загорелся, это означало, конечно, что уничтожен. А дальше уже не знаю, с воздуха трудно было определить, какая степень поражения была. Но если загорелся, это уже значит, что цель уничтожена.
– Когда вы бомбили аэродромы, уничтожали самолеты, вам за уничтоженные на аэродроме самолеты платили деньги?
– Нет. Нам не платили.
– По кораблям работали?
– Да, и по кораблям приходилось. В порту, как правило. В Крыму, например. Ночью были осветители, а днем и так видно было.
– Отношения между вами, летным экипажем, и наземным обслуживающим персоналом как складывались?
– Всегда была любовь наземного и летного экипажей. Друг друга уважали. И наземный экипаж был рад, когда самолет возвращался…
А летный экипаж благодарит техников, что у самолета не сдали моторы, ничего не нарушилось.
– Не было такого отношения, что мы вроде как летаем, воюем, а вы тут непонятно чем занимаетесь?
– Нет. Мы любили техников очень.
Нина Федоровна:
– А можно я вставлю? Я почувствовала тогда, какие у них взаимоотношения.
У них в экипаже была не только дружба, спаянность какая-то и любовь. Вот я вам расскажу. Он получил в 1944 году, в августе месяце, Героя Советского Союза. И ему предложили в 1944 году повысить образование и поступить в Монинскую академию. И он отказался. Я удивилась. Спросила уже позже:
– Почему ты отказался? Ты же мог погибнуть!
– Ну, как я мог бросить Степу Харченко, бросить полк? Я сказал, пойду в академию, когда кончится война. Мы, говорит, настолько сработались, мы уже не только по взгляду друг друга понимали, у нас уже интуиция общая.
У них не дружба была, а сложнее…
– А приходилось ли вам летать с другими летчиками?
– Приходилось. По разным причинам. Или летчик заболел, или что-то в этом роде. Бывало и наоборот – мой летчик летал с другим штурманом.
– Вы номер вашего самолета не помните? А как были покрашены ваши самолеты?
– Номера разные были. Красили защитным цветом. Ну, зеленые и с камуфляжем был. Снизу сероватые. Рисунков на самолетах не было.
– А дарственные самолеты были?
– Дарственные были. Как правило, от восточных городов. А каких, уже конкретно не помню.
– Когда полк стал гвардейским, экипажи сразу были переведены в гвардию? Или для этого надо было еще полетать?
– Сразу стали все гвардейцами. Раз гвардейский полк – стали гвардейцами.
– А если новички пришли в ваш полк?
– По-моему, сразу в гвардейцев всех переводили. И из пополнения тоже значок получали, по-моему, сразу.
– Бывали ли в вашем полку случаи отказа от боевых вылетов?
– Не было такого случая.
– А когда кто-то летал не совсем туда, а туда, где, наоборот, стреляют поменьше?
– Такое, может, и бывало…
– Вы летали на дальнем бомбардировщике. У вас погода была серьезной проблемой? Что творилось в нескольких часах лета, могли и не знать. Будет ли там облачность, будет ли грозовой фронт. И если вы встретили грозовой фронт, что вы делали?
– Мы в грозу не входили, обходили. Верхом обходили, или стороной, или даже низом. Но в грозовое облако не входили, это все равно что быть заранее уничтоженным.
– А если грозовой фронт очень большой, тогда что, возвращались обратно?
– Тогда мы делали перед фронтом «коробочку», набирали высоту и шли уже выше. Обратно не возвращались.
– Пришли вы на цель. Цель закрыта облаками. Уходили на запасную? Или так, по расчету времени, бомбили?
– На запасную, конечно. Всегда давали одну запасную цель. Но бывало, что сбрасывали бомбы по расчету времени.
– Имел ли право штурман экипажа потребовать сменить номенклатуру бомб на самолете?
– Не было такого. То, что сверху спущено, то и подвешено.
– Прицельное оборудование со временем улучшилось, или у вас как был ОПБ-1 с самого начала, так он и до конца войны?
– ОПБ-1 – это в начале войны. А потом авиационно-коллиматорные прицелы впереди стояли, и днем и ночью с помощью этого коллиматорного прицела штурман мог видеть, что делается вокруг. Где стреляют, как маневрировать. Конечно, этот прицел удобнее был.
– А сигналы летчику на боевом курсе передавались голосом или была какая-то цветовая сигнализация?
– А зачем, у нас же было переговорное устройство.
– Пневмопочта была на вашем самолете?
– Была. Связь со стрелками дублировалась и пневмопочтой.
– Случилась неприятность, самолет тяжело поврежден, надо покидать. Как, каким образом это делалось?
– Летчик, как командир экипажа, если самолет дальше лететь не может, давал команду прыгать с парашютом.
– У вас под ногами люк был. Вы туда?
– Да. А у стрелков тоже люк был внизу. А летчик через борт на плоскость – и вниз.
– Сколько раз вас сбивали? Мы вот знаем два случая. А вообще сколько раз вас сбивали?
– Я сейчас не подсчитывал, но сбивали, по крайней мере, несколько раз. Но, как правило, мы перелетали линию фронта и тогда, значит, находили аэродром или же просто площадку, где можно было бы сесть.
– Вы пользовались же парашютом?
– Два раза прыгал с парашютом.
Нина Федоровна:
– Я расскажу вам то, что он вам не скажет.
Когда его первый раз сбили, он при спуске на парашюте упал на коленки. В то время думали, что повреждены колени. В прифронтовом госпитале оказали какую-то помощь – и летай дальше. А потом оказалось, что у него были выбиты и бедра, и диск из позвоночника. А потом второй раз его подбили тоже в 1943 году. Он упал и разбил всю грудную клетку. Ребра, правда, срослись. Но со временем развились две грыжи… На пищеводе и на диафрагме. Но он хорошо себя чувствовал до восьмидесяти пяти лет, машину водил по тысяче километров. А вот за эти четыре года его скрутило.
– С какой высоты еще можно было прыгнуть? А после какой высоты надо было идти на вынужденную?
– Ну, если была возможность на вынужденную, так надо с любой высоты садиться… С высоты порядка пятьсот метров можно было еще прыгнуть.