Вскоре мы получили задание лететь в Корею. Перелетели на аэродром Андунь. Вначале на перехват американских бомбардировщиков поднимали летчиков, которые не были заняты на переучивании китайцев. Потом стали и нас привлекать. Параллельно шло реформирование структуры наших войск в Китае, и в результате я был назначен командиром 28-го гвардейского полка. В полку больше 50 % летчиков имели опыт Великой Отечественной войны. Они, как правило, были ведущими. В основном вылетали на отражение налетов, на прикрытие войск. У американцев поначалу летели на штурмовку «Р-51 Мустанг». Мы их гоняли. Одного «мустанга» я сбил. Потом появились «Р-84 Тандердет», а за ними пришли «сейбры».
– Почему, даже став командиром 28-го гвардейского полка, Вы все-таки продолжали летать, более того, летали успешно?
– Я начал летать, еще не будучи командиром полка. А потом, у этого самолета было хорошее вооружение и скорость. Я чувствовал, что во мне есть не то чтобы избыток энергии, а желание помериться силами. Ну и потом, летать – это то главное, что я умею, это моя работа… Всего в Корее я сбил пять самолетов – «мустанг», два Б-29 и два Ф-86. Однажды пошел на разведку с ведомым тысяч на 7–8. Смотрим, внизу на юг в сторону Ансю идет девятка бомбардировщиков. Я туда. Ведомый меня потерял. Я внезапно появился, ответного огня не было. Сблизился хорошо. Конечно, не как с немецкими истребителями, но здесь и трепать раньше начинает – у него же размах крыльев вон какой. Метров с 600 как дал по двигателю… Получилось, загорелся. Это первый. Потом еще… Меня там один раз хорошо сбили, но я не выпрыгнул. Как получилось? Провели бой с Ф-86. Я, сколько смог, своих собрал и повел на аэродром. Привел, они стали заходить на посадку, а я прикрывал их вместе со своим ведомым. К нам на аэродром и «мустанги», и 86-е ходили. Штурмовать не штурмовали, но сбивали при заходе на посадку. Потом и ведомого отправил садиться. Смотрю, взлетает наша пара, которую вел мой заместитель Мухин Боря. Вдруг удар, и что-то не то с самолетом. Обратил внимание, что на правой кромке крыла что-то оторвалось. Фонарь спереди лопнул. Ну, думаю: «П…ц! Все! Готов». Со скольжением ушел. Чувствую, не слушается машина, приборы по нулям, направляюсь к аэродрому, подхожу. Прибор не показывает скорость. Фонарь разбит, ветер гуляет. Плохо было видно. По радио передал Мухину: «Заведи меня на посадку». Молодец, пристроился. Со снижением заводит меня на посадку. Он ушел, я начал выпускать шасси, правая стойка вышла, передняя – наполовину, левая совсем не вышла. Приземлился на полосу, меня потащило на грунт, хвост поднялся, сейчас скапотирует… и тут он опустился назад.
Был еще такой курьезный случай. Провели бой. Как же получилось… Я остался один. Смотрю, какой-то самолет, я так крутанулся, и мы с ним оказались рядом. Это был «тандердет». Чувствую, что летчик меня видит, и я его вижу. Не то что я струсил, но не мог принять решение, как поступить. Разошлись.
– В свободное от полетов время чем летчики занимались?
– Кто читал, кто играл в карты, домино, обсуждали бои, спорили иногда.
– Во время обеих войн приметы, предчувствия, талисманы были?
– Ничего не было. Я неверующий. Меня это никогда не беспокоило.
Такой еще случай был. Сменяла нас дивизия Кожедуба. Командный пункт полка был на сопочке, аэродром хорошо просматривался. На командном пункте находился Кожедуб. Его летчики не летали, только мои. Нас подняли на перехват группы бомбардировщиков. Мы их разогнали и возвращались домой. Как правило, результаты бомбометания фиксировал самолет-фотограф. И в тот момент, когда мы подошли к аэродрому, через него проходил этот Б-29. Кожедуб по радио говорит: «Видите его?» – «Вижу». – «Атакуйте». Я подхожу. Думаю: «Сейчас врежу!» Раз! Не стреляет! Перезарядил – нет ничего. Ведомый подходит – коротенькая очередь. «Командир – ничего нет!» Что делать? Домой идти. Говорю: «Боеприпасов нет». – «Тарань». Я промолчал, ничего не сказал. Сел. Он улыбается: «Что же ты?!» – «А ты бы таранил? Чем таранить?» Он заржал…
– Что-то можете еще добавить о Великой Отечественной войне?
– Ну что тебе сказать о войне? Особо героического я там не видел и сам ничего такого не творил. Храбрецов особенных я тоже не встречал, но и отчаяния и паники не наблюдал. Мы просто выполняли разнообразную, опасную, постоянную работу. Отступали, потом начали медленно наступать. Мы так не думали: «Вот скорее бы кончилась война!» Просто работали. Перед самой Победой летали мало. Все знали, чувствовали, что должен быть конец войне. Люди были рады, что конец войне, конец страданиям. Вот она кончилась, а что делать-то? Мы научились воевать, летать. Научились все выжимать из самолетов. Дальше-то что? Месяца полтора просто болтались. Потом начали организовывать полеты…
Я родился 6 августа 1921 года. Отец был инженер, геодезист. Мать – домохозяйка. Когда мне пошел второй год, отцу предложили работу на Украине в Мерефе – геодезистом по распределению земель под колхозы, частные и так далее. Там же я поступил в начальную школу. Окончил ее уже в Харькове в 1940 году. Одновременно со школой окончил аэроклуб. После окончания школы подал документы в медицинский институт, но после посещения морга забрал их и перевелся в Харьковский университет на физмат. В начале сентября нас, студентов, послали в колхоз на картошку, а как только оттуда вернулись, меня уже ждала повестка из военкомата с требованием явиться на сборный пункт. Направили меня в 660-й стрелковый полк для прохождения общевойсковой подготовки перед отправкой в училище. Полк квартировался в Радвиличке. Засели мы за уставы, и очень много было строевой подготовки. Приняли присягу, сдали все уставы и стали ходить в караулы, на полигон, научили нас стрелять из карабинов. Я был пулеметчиком ДП. Удовольствие было его таскать… 11 килограммов!
Когда мы закончили изучение стрельбы, начались марш-броски на границу, а это почти сто километров. Выходили к поселку Жигун, занимали позиции. Наше место было там, где река Неман делает петлю язычком в сторону Польши. Немцы, когда мы шли, кричали: «Русиш швайн, скоро вас будем пу-пу!» И задницы нам показывали. Так хотелось выстрелить, но даже кричать в ответ запрещалось.
В ноябре мы маршем пошли в Идрицу. Там до Нового года мы занимались чисткой оружия, охраной складов. Сортировали белье после стирки. А 24 февраля меня вместе с группой отправили в Оренбург в училище. Я сначала попал в первое училище, летное, а потом всех, кто имел законченное среднее образование, перевели во второе – штурманское, или, как тогда называли, стрелков-бомбардиров. Сдали вступительные экзамены, прошли карантин, опять строевая подготовка, опять уставы, но было намного легче, поскольку никаких полевых занятий не было. Началась теория – навигация, бомбометание, стрелковое дело, марксистско-ленинская подготовка, тактика, материальная часть самолета и другие вопросы. Начали летать на Р-5, 3С, ТБ-3, СБ, Р-10, ТБРН (то же ТБ-3, только с другим двигателем). Полеты на отработку воздушной стрельбы, бомбометание в основном проходили на Р-5. Уже под конец учебы приехало десять инструкторов по ночной подготовке. Они нас вывозили ночью. Некоторые группы возили на стажировку под Сталинград. От этих инструкторов мы получили очень много знаний. При этом из нашей группы в двенадцать человек, по-моему, только два человека погибли на фронте. Подготовка была исключительной, и, когда я попал на фронт, у меня было ощущение, что я там был уже много лет.