Так что спать в эту ночь завоевателям не пришлось. Работали все, не покладая рук. В городе требовалось навести порядок, заделать стену, устроить ревизию, поставить всюду своих людей, проследить, чтобы никто никого не обижал… Турок, в принципе, и жалко‑то не было, как и пленных татар, но… не уничтожать же рабочую силу!?
Ни в коем разе!
* * *
— Вань, ты тут комендантом останешься?
— И отпустить тебя дальше одного? Ни за что!
— А что в этом такого страшного? На полуострове уже наших больше, чем чужих.
— Лешка, хоть ты и царевич, но это не обсуждается. От несчастного случая никто не убережется, а как я Соне в глаза смотреть буду, ежели с тобой что? А меня и рядом не было? Она ж мне голову отгрызет!
— Не отгрызет. Она тебя любит.
— Э, нет. Любит она тебя, а меня… я для нее, как брат.
— Ой ли? — Алексей весело прищурился. — Вань, ты ее любишь?
— Люблю.
— Так женись!
— И кто мне даст?
— Так я и дам. Отец мой не вечен, так что… потом все в твоих руках будет. Да и смерти отца ждать не стоит. Вон, тетка Анна довольна — счастлива, детей прижила. Тетка Татьяна ее путем пойти собирается. Ежели что — неуж твоя матушка ваших детей не примет?
— Она‑то примет, но мне Сонюшку неволить неохота.
— А поговорить с ней ты не пробовал?
— А ежели откажет?
— Я сам с ней тогда поговорю.
— Леш… давай мы сами разберемся?
— Год времени даю, потом помогать буду. Понял?
Ваня сверкнул на приятеля глазами. Ладно, вот придет время — разберутся. А пока…
— Так дальше мы куда идем?
— Вы — вдоль берега, мы — по берегу. Кафа, Балаклава, Бахчисарай… а там и с Иваном Сирко встретимся.
— Вот кому бы на Сечи быть…
Алексей покачал головой.
— Вань… воин он от Бога, да вот беда — характерник. Им править нельзя, не тот склад. Он за свою родину стоять счастлив будет, но править Стенька должен. Да и лет уж Ивану сколько… пусть Степан сначала на него опирается, опосля уже и сам во всю мощь встанет.
— Не боишься, что потом отколется?
— Нет. Ежели уйдут они от нас — на них мигом хищники найдутся. Да и кровь не водица. Недаром мы за него тетку Татьяну отдавать хотим, привяжет она его крепче любой веревки.
— А Иван в пользу сына не начнет…?
— Так и дети у него… все в отца — волка. Им стаю водить, а не землю холить. Нет, Ваня, тут все верно рассчитано. Скажи, поведешь ты флот далее?
— Попробую…
— А я с войсками по суше пойду. С — степь…
— Не нравится тебе тут…
— Да и тебе ведь тоже. Домой хочется, на Русь — матушку…
Юноши переглянулись, давя тоскливый вздох. Сколь ты земель не повидай, а все одно, ничего нет на свете краше родины…
* * *
На родине тем временем скучать не приходилось никому.
Софья лично спускалась в пыточную. Выходила белее мела, с черными кругами вокруг глаз, потом долго блевала у себя в покоях, терлась куском ткани, пытаясь убрать мерзостный запах, но ничего не помогало. Он ей всюду чудился.
Царская семья смотрела на нее с сочувствием, бояре с ужасом, Софье все было безразлично.
Никто иной не мог сейчас взять в руки все нити и как следует цыкнуть на распоясавшуюся вольницу.
Алексея Михайловича Романова хоронили на следующий день после бунта. Молитвы читали и патриарх — и Аввакум, который‑таки стал народным героем. Софья подозревала, что следующего патриарха они вместе подбирать будут. Аввакума бы, да не пойдет.
Вся царская семья, в том числе и спешно привезенные из Дьяково младшие царевичи, и все имеющиеся в наличии царевны, шла за гробом. И рыдали, кстати, от души.
Единственное, что Софья позволила сестрам — это легкие вуали на лица. А в остальном…
Отца проводить надобно. А от своего же, русского народа закрываться? Глупость сие несусветная. Да и клетки ломать надобно, иначе так всю жизнь и просидишь, и не чирикнешь.
Конечно, Евдокия устроила бунт.
— Сонька, ты что?! Вконец с ума спятила!?
Софья зевнула, поднялась на кровати… пять утра? Шесть? И кто из них еще спятил!?
Вчера ее едва не убили, а сегодня эта дурища скандалы устраивает?
— Дунька, ты на себя в зеркало смотрела?
Царевна Евдокия замялась.
— А…
— Бэ! Только что петухи пропели, а ты тут ходишь, верещишь? Дала бы мне хоть чуть поспать!
По мнению Софьи, она спала не более трех часов. Хорошо хоть молодой организм быстро восстанавливал силы.
— Ты распорядилась, чтобы мы готовы были к заутрене?! А потом отца пойдем провожать по Москве?!
Софья кивнула. Ну да, вчера распорядилась. И что?
— Грех сие!
— Отца проводить?!
— С незакрытыми лицами на люди! Срамота!
— Тьфу! Дурища!
Софья едва в сестру подушкой не запустила. Скандалы та закатывать будет, овца нестриженная! И из‑за чего!? Можно подумать, ее как леди Годиву, по Москве на лошади уговаривают проехаться в одной прическе. Так нет же! Тряпок накручено — на шестерых хватит, а если по двадцать первому веку — то и на десяток девчонок. Но понтов!
Надо ж показать, что она старшая!
— Значит так, — Софья вылезла из‑под покрывала и двинулась умываться, все равно больше, чем полчаса подремать бы не удалось. — Мы. Все. Идем. За. Отцовским. Гробом. Ясно?
Евдокия невольно кивнула. Слова падали увесисто, не хуже бетонных плит. Даже жутковато как‑то становилось. И от тона, и от холодных, слегка прищуренных глаз сестры.
— Если ты не идешь — значит, ты не Романова! Выбирай сама.
— А ежели чей глаз дурной!?
Куда тебе еще дурее быть? — хотелось спросить Софье. Проглотила. И вместо этого вежливо поинтересовалась:
— Ты что, сестричка, в сглазы веришь? Так с этим тебе к протопопу Аввакуму, он разберется.
И резко хлопнула в ладоши. Девушек долго ждать не пришлось, мигом одна в дверь заглянула.
— Проводи сестрицу мою к Аввакуму, — приказала Софья. — А мне чашку кофе и отчет. Дуня, если батюшка скажет, что неприлично мной задуманное — можешь не идти.
Евдокия кивнула и отправилась к Аввакуму. Оно и правильно, еще бы минут десять — и Софья б ее пинками выгнала, а сие урон царской чести. Вот ведь… что бывает, когда ребенком не занимаются! Могла бы быть как Марфа, а так… полная Дунька! С кикой!