— Так я ведь после суда тебе и сказал: документы по савеловскому делу он отдал мне перед «моим» убийством, на тебя там ничего серьезного не было. А ты перестраховываться вздумал, охотишься за ним… Думанский не вовсе пропащий, даже полезный для нашего дела индивидуум. Ну что, думаете, заигрался я? Викентий меня многому научил… И, братья, сказать вам честно: жалко мне было с той жизнью расставаться. Давайте-ка лучше выпьем не чокаясь!
«Ах, вот оно что! Ну и подлец же ты, Алексей Иванович! Значит, ничего мне не кажется: и нашим, и вашим служишь, иуда-лицедей…» Кровь прилила к лицу адвоката, он был просто оглушен услышанным, а внутри точно что-то оборвалось.
— Да вы чего это — задний ход, што ли, врубить хотите? Менжуетесь?! Такие деньги заплачены — Спичка сделает все в лучшем виде; чай, не царя взорвет — адвокатишку. Я-то думал, доперла до тебя, «Васька», умная мысля. Даром, что два языка знаешь, а то вобьешь себе в голову чушь какую-нибудь… Решено, и баста; рвать так рвать! — вскипел Челбогашев-старший и, заметив, что «братан» перестал есть, добавил: — Молчишь теперь, будто воды в рот набрал? Ох, не люблю я такие фортели…
— Я не молчу. Что-то не по себе мне — захворал совсем. Может, инфлюэнца, да и городовые тоже постарались — до сих пор в глазах круги, — выдавил из себя Викентий.
— Вот-вот. Именно отдых тебе сейчас необходим, а то ты совсем какой-то вялый сегодня — не узнать тебя прямо! Ну, тогда пора. Поехали к Никаноровне на «малину», там отлежишься.
Сатин-Панченко, встав из-за стола, засунул Думанскому во внутренний карман сюртука целую запечатанную пачку четвертных билетов:
— За Сатина я в Париже страховку получу. Там же и свидимся. Сегодня уезжаю, мне здесь оставаться нельзя. Иначе провалим все дело.
Из трактира «отчалили» втроем, как приехали. Уже вечерело. Карета неслась, то и дело сворачивая с улицы на улицу, точно запутывая следы. «Везут Бог знает куда! — нервничал Думанский. — В какой-то притон». Челбогашев, взявшийся опекать «хворого» братца, придвинулся к нему с озабоченным, участливым видом:
— Ну, чего смотришь волком? Ты бы с этой тоской зеленой завязал, слышь? Как там в песне-то поется: «Пей — тоска пройдет!» [63] Давай лучше раскулдырим! — Он протянул Думанскому зеркальце с дорожкой белого порошка и свернутой в трубочку купюрой, но тот брезгливо отодвинулся. — Стареем, брат… А ствол-то твой где? Потерял?! Хоро-ош!.. Да ну и хрен с ним! Завтра-послезавтра я тебе новую «игрушку» принесу — «чистую», прямо с Сестры-реки. [64]
— Да ерунда все это, Андрей! — неожиданно вмешался Сатин. — Я же тут тебе подарок затеял, чуть не забыл, да вот братец твой напомнил… Вот тебе отличная игрушка, считай, что презент от твоего заклятого врага — Викентия Думанского. Будешь помнить его, адвокатишку въедливого!
Тут Викентий Алексеевич еле сдержал возглас удивления: в его в руках оказался «именной» гуляевский дар — двенадцатизарядный смит-вессон с жестяной коробкой патронов. «Это положительно мистика: я от него отказался, так он вернулся сам!»
Челбогашев взял диковинный револьвер и подержал его на ладони, точно на весах:
— Ты смотри — тяжелая дура! Офицерская игрушка для дуэлей. Да с ней же на медведей ходить! В карман не положишь — спалишься чего доброго, фараоны отберут… Я от своих обещаний не отказываюсь: привезу с Сестры то, что надо!
А этот тоже пригодится — ты с двух рук можешь палить, как еврей на рояле.
Наконец лошади стали. «Казимир» Сатин сошел на тротуар и помог сойти измученному «Кесареву», напоследок же не преминул напомнить:
— В общем, Андрюша, для вас теперь главное — вопрос со Свистуновым, чтобы Дмитрия поскорее сняли с розыска и дело за его смертью прекратили, а я, как только подберу в Ницце новые документы вам обоим, сразу сюда переправлю — можете не беспокоиться. Надеюсь на удачное стечение обстоятельств: мы тогда получим все деньги с композиторских счетов и разделим их, к нашему удовольствию. Вы смотрите не особо-то задерживайтесь здесь, но поезжайте строго через Москву! Ты французский неплохо знаешь, так что на границе никаких приключений у вас быть не должно. Ну, прощай! Дальше уж сам доберешься — Никаноровне поклон. Все вроде бы как удачно; красиво от Яхонта ушли. Во Франции я для вас теплое местечко подготовлю где-нибудь на Ривьере, там и отдохнем от трудов праведных. Мы обязательно отдохнем, мы еще увидим небо Ниццы в алмазах!
Не задерживаясь более, Сатин вернулся к задремавшему Челбогашеву, и возок умчал их в неизвестном направлении. Викентий Алексеевич, который из сказанного понял лишь, что Свистунова тоже хотят убить, остался один перед невзрачным зданием.
Переведя дух и немного приглядевшись, Думанский безошибочно определил, где находится.
Это был тот самый злополучный дом, почти на углу Гороховой и Загородного, куда вошел и откуда уже не вышел отец Молли! Парадные двери здания были опечатаны, и к ним приколочена вывеска, возвещающая о продаже. Выцветшая надпись свидетельствовала о том, что вывеска здесь давно и без толку: дурная репутация сбываемой невесть кем недвижимости отпугивала возможных покупателей. Адвокат, и без того постоянно пребывавший в шоке, вглубь двора пройти не решался. Внушить себе, что ничего страшного с ним не произойдет, окажись он в этом доме, Викентий Алексеевич никак не мог — в душе его, возможно навсегда, поселился страх перед заброшенными зданиями. Медленно и неуверенно преодолев низкую длинную подворотню, насквозь пропитанную запахом сырости и кошачьего царства, он попал в маленький двор непонятной конфигурации, по периметру которого располагались заколоченные двери и пустые дверные проемы, ведущие во мрак и холод черных лестниц.
В сумерках адвокат разглядел на брусчатке черно-белую линеечку, какие фотографы-криминалисты используют, дабы показать масштабы предмета, и мгновенно осознал мистически ужасающую сущность своего положения: находясь в теле убийцы, он стоял совсем недалеко от места, где и произошло убийство несчастного Савелова!
Каменные стены оглушали Думанского безмолвием, а страх себя нового, незнакомого, страх перед отвратительным ему телом — бесповоротно чужим или навсегда уже теперь своим?! — становился все сильнее, все невыносимее. Одно было ясно: идти больше некуда.
«Как некуда? Да ведь нужно же срочно предупредить Свистунова!» — тревожно вспыхнуло в мозгу адвоката и он тут же развернулся на сто восемьдесят градусов.
На бегу вспомнилось, что не связанный семьей композитор, старый приятель Викентия Алексеевича, имел сомнительную репутацию человека беспутного, хоть и богатого, а кроме того — слыл одним из первых столичных ловеласов. Он любил посещать самые дорогие рестораны и позволял себе спускать там немалые деньги, в том числе и на женщин. Снимал отдельный кабинет, куда заказывал то цыганский хор, который пел только для него, то целый оркестр музыкантов, а бывало, приглашал в свое уединение и какую-нибудь певичку-шансонетку. «Аркадий, зачем ты так усердствуешь в тратах?» — недоумевая, спрашивал Думанский. «Не могу, это сильнее меня! Мой гений требует разгула, размаха, широты… Мне не хватает женской ласки… Впрочем, тебе, законнику-моралисту и примерному семьянину, этого понять нельзя». Не довольствуясь кратковременными любовными похождениями, Свистунов время от времени брал на содержание то одну, то другую сладкоголосую диву, которых, по его собственному выражению, «открывал» в опере или даже в варьете.