Позже, в том же месяце, Набоков позвонил Мэри Маккарти. Дрожащим и утомлённым голосом он сообщил ей, что Лоуэлл «попал в психиатрическую клинику в Буэнос-Айресе, что Мэрилин Монро совершила самоубийство, потому что у неё была связь с Бобби Кеннеди и вмешался Белый дом» [874] . Разделяя чувства Набокова, Мэри Маккарти ответила: «Наше время начинает походить на какое-то ужасное эпическое кино о покойных римских императорах и их мессалинах и поппеях. Бассейн Бобби Кеннеди - ванна с молоком ослицы» [875] .
Инцидент с Лоуэллом был катастрофой. Выбранный Конгрессом в качестве «выдающегося американца, который сможет противостоять... таким коммунистическим деятелям, как [Пабло] Неруда» [876] . Лоуэлл, оказалось, никуда не годился без воздействия больших доз торазина. Он ужасно подвёл тех, кто ему доверился (и, в свою очередь, получил по заслугам от Ботсфорда). Удивительно, но ни Хант, ни Джоссельсон не избавились от Ботсфорда, а продолжали пользоваться его услугам в качестве своего «представителя» в Латинской Америке. Ещё удивительнее, что менее чем через год они даже подумывали отправить Лоуэлла представлять Конгресс на конференцию в Мексику. Но Джоссельсон отбросил эту идею, опасаясь, что Лоуэлл будет «следовать рекомендациям своего психиатра так же мало, как это было в прошлый раз... и вообще, нет никакой гарантии, что он не начнёт снова произносить всякие безумные речи, восхваляя Гитлера» [877] . Ботсфорд, у которого не было желания повторять предыдущий опыт, также возражал против отправки Лоуэлла, и было решено, что Роберт Пени Уоррен и Норман Подгорец (Norman Podhoretz) будут более надёжными людьми для отправки за «занавес маисовой лепёшки» (Tortilla Curtain).
Хотя у Джоссельсона были свои сомнения насчёт Ботсфорда («Я даже не уверен, что он способен сообщать факты прямо») [878] , протеже Ханта продолжал процветать в Конгрессе [879] . Он сказал Ханту, что бразильские интеллектуалы расценивают Конгресс в качестве фронта «янки» и предложил, чтобы Конгресс стал более осторожным, скромным и невидимым, берясь только за те проекты, которые имеют сильную местную поддержку. Но Хант отклонил такой подход, заявив, что никаким регионом мира нельзя пренебрегать, когда речь идёт о борьбе с коммунизмом [880] . Именно в этом ключе Хант и Ботсфорди продолжили решительную кампанию по дискредитации поэта Пабло Неруды.
В начале 1963 года Хант получил сведения, что Пабло Неруда выдвинут кандидатом на получение Нобелевской премии в области литературы на следующий год. Подобная инсайдерская информация была чрезвычайно редка, поскольку заседания Нобелевского комитета проводились в обстановке полнейшей секретности. Всё же к декабрю 1963 года «процесс» распространения слухов против Неруды был запущен. Осторожно, скрывая участие Конгресса, Ирвинг Кристол спросил Ханта, правда ли, что Конгресс «распространяет слухи» о Неруде, на что Хант осторожно ответил, что выдвижение этого поэта на Нобелевскую премию неизбежно обещало вызвать противоречия [881] .
Фактически ещё с февраля 1963 года Хант занимался подготовкой этого «нападения». Джулиан Горкин ранее написал «одному другу в Стокгольм» о Неруде и сказал Ханту, что «этот человек может подготовить небольшую книгу на шведском языке с названием типа «Дело Неруды» (Le cas Neruda)» [882] . Но Хант усомнился в полезности такой книги и дал указание активисту Конгресса Рене Тавернье подготовить документально подтверждённый отчёт на французском и английском языках с последующей отправкой его определённым людям [883] . Хант подчеркнул, что нельзя терять времени, если скандал с получением Нерудой Нобелевской премии ещё можно предотвратить, и попросил Тавернье вместе с Джулианом Горкином и его шведским «другом» составить отчёт в сотрудничестве [884] .
В отчёте Тавернье в основном говорилось о политической деятельности Неруды и о том, что «невозможно отделить Неруду-художника от Неруды-политического пропагандиста» [885] . Неруда, член Центрального комитета Чилийской коммунистической партии, обвинялся в использовании своей поэзии в качестве «инструмента» политического воздействия, которое было «всесторонним и тоталитарным»; это было искусство человека, который являлся «бойцом и дисциплинированным сталинистом». Широкий резонанс вызвал тот факт, что Неруде была присуждена Сталинская премия 1953 года за стихотворение, посвящённое Сталину, «его господину», которое Тавернье обозвал «поэтическим рабством» [886] .
В конце июня Тавернье отправил вёрстку статьи Ханту. Хант счёл, что требуется что-нибудь позубастее, и попросил автора сосредоточиться на политической деятельности Неруды и сделать акцент на анахроничности его просталинской позиции, не соответствующей современному толерантному настроению в СССР. Хант завершил письмо в профессорском тоне, указав Тавернье, что ожидает исправленный доклад в течение нескольких дней [887] .
«Конечно, они вели кампанию против присуждения Неруде Нобелевской премии. Это очевидно», - говорила Диана Джоссельсон [888] .
Далее Джоссельсон попросил вмешаться Сальвадора де Мадариагу, философа и почётного главу Конгресса. Мадариага на это с уверенность сказал, что «Стокгольму легко ответить так, как нужно: мы уже короновали чилийскую поэзию в лице Габриэлы Мистраль. Вот и всё, точка. Политика к делу не имеет никакого отношения» [889] . Политика, конечно, имела к делу самое прямое отношение.