Все это было тягостно. И приводило в ярость. Лизл спрашивала себя, что, в сущности, сделали эти люди как родители. Кормили ее, одевали, давали крышу над головой — она признает, это уже кое-что, ибо не все родители делают для детей даже это, — но, кроме удовлетворения жизненных потребностей, чем обеспечили? Что они ей передали?
Она была потрясена, когда осознала, что в ее жизни нет главного, на чем следовало сосредоточиться. Ее вырастили и выпустили в мир без компаса. А поскольку она со своей стороны ничего не предпринимала, чтобы поправить дело, ей оставалось плыть по волнам в полном смысле слова — в эмоциональном, духовном и интеллектуальном плане.
На следующий день после Рождества она улетела назад в Пендлтон. И была невероятно обрадована, обнаружив, что Раф ее ждет.
И сейчас он стоит рядом с ней на тротуаре неподалеку от ювелирного магазина Болла. Они только что совершили двадцать вторую кражу.
— Хорошо, — подытожил Раф. — Кому же из случайных счастливцев прохожих достанется наша добыча?
Лизл вглядывалась в лица проходящих мимо покупателей, для которых уже миновал рождественский бум, и тех, кому пришлось позаботиться об ответных подарках, потом перевела взгляд на золотую булавку с бабочкой, зажатую в ладони, несколько минут назад украденную с прилавка. Ее очаровывала тончайшая филигрань на крылышках.
— Никому, — проговорила она.
Раф повернулся к ней, подняв брови.
— Что?
— Она мне нравится. Пожалуй, оставлю себе.
Слова эти поразили ее. Как будто они сами ожили и сорвались с губ вопреки ее воле. Но это правда. Она хочет оставить булавку себе.
Медленная улыбка расплылась на лице Рафа.
— Никакой вины? Никакого раскаяния?
Лизл прислушалась. Нет. Никакого чувства вины нет. Собственно говоря, кражи стали обычным делом. Ну, может быть, не совсем обычным, а, скажем, таким, как особое поручение на работе или командировка не больше.
— Нет, — призналась она, качая головой и глядя на золотую, бабочку. — И это пугает меня.
— Не надо пугаться.
Раф взял булавку, распахнул на Лизл пальто и пришпилил бабочку к свитеру.
— Почему? — спросила она.
— Потому, что это рубеж, и надо радоваться, что ты его перешагнула.
— Я чувствую, как у меня на душе растет мозоль.
— Ничего подобного. Вот такие мысли и отбрасывают тебя назад. Негативные образы. Ни о каких мозолях не может быть речи. Ты освобождаешься от детских кандалов.
— Я не считаю себя свободной.
— Потому что сброшена только одна цепь. Остается еще немало. Намного больше.
— Не знаю, хочу ли я слушать об этом.
— Доверься мне.
Раф взял ее за руку, и они пошли по Конвей-стрит.
— До сих пор, — возвестил он, — мы предпринимали безликие акты освобождения.
— Безликие? Что это значит? Они затронули множество лиц.
— Фактически нет. Мы воровали в магазинах. Безликие корпорации не понесли ни малейшего ущерба от наших действий.
— Ты что, хочешь сделать меня марксисткой?
На лице Рафа появилось недовольное выражение.
— Пожалуйста, не задевай мои умственные способности. Нет. Я хочу сказать, что отныне мы переходим на личности.
Лизл это не понравилось.
— Что ты имеешь в виду?
Не что, а кого. Я лучше тебе покажу, чем рассказывать. Завтра — долго ждать не придется. — Он открыл правую переднюю дверцу «мазерати» и кивнул ей на сиденье. — Карета подана.
Когда Лизл садилась в машину, в желудке ее образовался маленький ледяной комочек. Облегчение при мысли, что с воровством покончено, сменялось крепнущей тревогой при мысли о том, что начнется взамен.
На следующий день Лизл, открыв дверь квартиры, с удивлением увидела перед собой усталого с виду незнакомца. Она ждала Рафа. Он должен был явиться в течение часа, и, услышав звонок, Лизл подумала, что он выбрался пораньше.
— Чем могу помочь? — спросила она.
Выглядел незнакомец осунувшимся, был худ, но чисто выбрит и распространял пикантный аромат лосьона после бритья. Широкое пальто несколько скругляло его костлявую фигуру.
Можете, если вы мисс Лиза Уитмен.
— Лизл. Это я. А вы кто?
Он выудил из-под пальто черный кожаный бумажник и мельком предъявил жетон.
— Детектив Аугустино, мисс Уитмен. Полиция штата.
Она разглядела блеснувший синим и золотым значок, прежде чем бумажник захлопнулся и опять исчез под пальто.
Волна паники разом нахлынула на Лизл.
Полиция! Им известно о кражах!
Она взглянула на свитер с приколотой золотой бабочкой с филигранными крылышками. Ей захотелось прикрыть булавку ладонью — но ведь это все равно, что указать на нее пальцем, правда?
Вот оно — стыд, позор, обвинение в преступлении, конец карьеры.
— Что... — Во рту у нее пересохло. — Что вам от меня нужно?
— Вы — та леди, которая жаловалась на странный телефонный звонок шестнадцатого декабря?
«Странный звонок? Шестнадцатого декабря? О чем он, черт побери...»
— А, на вечеринке! Звонок на вечеринке! О да, действительно! О Господи, а я думала, вы... — Она прикусила язычок.
— Что вы думали, мисс Уитмен?
— Ничего! Ничего! — Лизл боролась с безумным желанием расхохотаться. — Нет, ничего!
— Можно войти, мисс Уитмен?
— Конечно! Входите! — пригласила она, отворяя пошире дверь и отступая назад. Она так ослабла от радости, что ей пришлось сесть. — И называйте меня Лизл.
Он заглянул в блокнот, который держал в руке.
— Значит, в самом деле Лизл, с "л" на конце? Я думал, это опечатка.
— Нет. Моя мать была из Скандинавии.
Лизл с изумлением сообразила, что говорит о матери в прошедшем времени, словно она умерла. После поездки домой на Рождество на прошлой неделе она в каком-то смысле действительно умерла. Лизл прогнала эти мысли.
— Садитесь, детектив...
— Аугустино. Сержант Аугустино.
Пока он усаживался на маленькой кушетке и вытаскивал ручку, Лизл пыталась определить, что у него за акцент. Какое-то непривычное произношение.
— Так вот, насчет звонка... — начал было он.
— Почему им заинтересовалась полиция? — спросила Лизл. — Я сообщала телефонной компании.