Почти одновременно со свадебным кортежем к церкви подъехал Савва Кутасов, торжественный и нарядный, с цветком в петлице дорогого, но не слишком ладного пиджака. Его появление стало для Федора полной неожиданностью, но Аким Петрович нисколько не удивился. Они обменялись с Кутасовым рукопожатиями и приветствиями, затем Кутасов по-отечески тепло обнял сначала Айви, потом Федора, поклонился Евдокии, похлопал по плечу Августа, и все вместе они вошли в пахнущий свечным воском и ладаном сумрак церкви. То, что сам Савва Кутасов почтил эту свадьбу своим вниманием, и то, как просто, по-свойски держался с ним Аким Петрович, сказало горожанам о многом. Это было своего рода предупреждение – молодые под моим покровительством, даже не вздумайте…
Никто и не вздумал. Даже те отчаянные смельчаки, которые собирались войти вслед за ними в церковь, замерли на пороге. Так они и стояли, пока церковный служка не притворил двери.
Все, что происходило потом, было для Федора словно окутано туманом. В тумане этом слышался хорошо поставленный голос батюшки и тихий треск венчальных свечей, а робкая улыбка Айви казалась призрачной. Обручальные кольца отсвечивали серебром, их прохладный блеск не мог смягчить даже рыжий огонь свечей. Кольца упали одновременно, покатились, затанцевали на темных досках пола. Сбился батюшка, тихо ахнула Евдокия, Август бросился поднимать оброненные кольца, а Федор и Айви смотрели только друг на друга и не видели ничего вокруг. Уже совсем скоро он сможет назвать ее своей женой, и не будет в мире слова волшебнее.
Двери церкви распахнулись в тот самый момент, когда Август поднял кольца. Длинные тени упали на пол, как живые потянулись к подолу подвенечного платья. Айви вздрогнула, обернулась. И все, кто был в церкви, тоже обернулись.
На пороге стояли четверо вооруженных солдат и совсем молоденький с редкой юношеской бородкой офицер. Было очевидно, что настроены они решительно, но стены храма сдерживают их рвение. Солдаты в нерешительности переминались с ноги на ногу, а щеки офицера заливал бордовый румянец.
– Господа, что происходит? – Первым в себя пришел Савва Кутасов, его голос был полон негодования. – Офицер, я требую объяснений!
А Федор уже знал, что происходит, понимал, что его счастливая семейная жизнь закончилась, так и не начавшись, что эти люди по его душу, и стены церкви его не спасут. Айви тоже все поняла, обеими руками вцепилась в рукав пиджака жениха, и даже сквозь толстую шерстяную ткань он чувствовал ледяной холод ее пальцев. А в окна церкви уже заглядывали любопытные, и на миг Федору показалось, что стекла залеплены жадной и беспощадной саранчой. Офицер тем временем что-то тихо говорил Кутасову, лицо которого становилось все мрачнее и мрачнее. Наконец промышленник сделал нетерпеливый жест, отошел от офицера.
– Граф Федор Алексеевич Шумилин? – спросил он Федора одновременно удивленно и растерянно. – Государственный преступник, приговоренный к бессрочной каторге?.. Скажи… Скажите, что все это чушь, бюрократическая ошибка!
– Не могу, Савва Сидорович, – Федор покачал головой. Сейчас, в эту минуту, им владела одна-единственная мысль. Венчание не окончено. Они не успели…
– И вы знали? Вы все! – Кутасов обвел долгим взглядом Евдокию, Августа и Акима Петровича.
– Я был в его шкуре. – Аким Петрович смотрел прямо, в его голосе слышалась непоколебимая решительность. – Савва Сидорович, сколько мы с тобой знакомы? – спросил он вдруг.
– Да сколько я себя помню. Я только никак не могу взять в толк…
– И за эти годы у тебя был хоть один повод усомниться во мне? – Аким Петрович не дал ему договорить.
– Нет. – Кутасов потер высокий лоб.
– Вот и у меня нет сомнений в чистоте намерений и порядочности этого человека. – Старик ободряюще посмотрел на Федора. – Ошибки бывают не только бюрократические, но и совершенные по молодости и горячности. Граф Шумилин никого не предавал и никого не убил, он благородный и порядочный человек. Поэтому у меня к тебе будет одна-единственная просьба…
– Аким Петрович… – Кутасов перешел на злой шепот, – вы видите, сколько тут солдат? И еще столько же снаружи. Этот щенок сказал – анонимный донос, показал мне твою… вашу фотографию, граф. – На Федора он старался не смотреть. – Вам не удастся бежать, – закончил он едва различимо.
– Я не о том хотел тебя просить, – Аким Петрович покачал головой. – Я хочу, чтобы их обвенчали.
– Он же преступник. Беглый каторжник!
– В первую очередь он благородный человек! – Аким Петрович стукнул тростью по полу. – И я хочу, чтобы моя внучка стала его женой перед Богом и перед людьми. Савва, – его голос смягчился, – поговори с ними, пусть они обождут.
Во взгляде Кутасова читалось сомнение, но довольно скоро оно сменилось решимостью. Не говоря ни слова, направился к офицеру. Их разговор был короткий, офицер колебался, но Кутасов умел убеждать. Он сделал знак батюшке, и тот, растерянно огладив бороду, неуверенно кивнул. Кутасов вернулся обратно, спросил у Айви:
– Ты тоже этого хочешь? Девочка, тебя сейчас обвенчают с покойником. Не будет ему больше с каторги дороги. И жизни у вас с ним никакой не будет. Никакой!
В ответ Айви часто-часто закивала, сложила ладони в молитвенном жесте, и Кутасов вздохнул:
– Эх, молодость – глупость. Батюшка, продолжайте!
Аким Петрович подошел к ним до того, как Федор с Айви ступили на белый рушник.
– Нужно снять браслет, – сказал чуть виновато. – Там он тебе не поможет, пусть побудет у меня, пока мы что-нибудь не придумаем.
Его слова обещали надежду, но Федор больше не верил в чудеса. Самый прекрасный день в его жизни обещал стать и самым ужасным. Молодой человек молча протянул руку. Аким Петрович просунул пальцы под браслет, потянул в разные стороны, размыкая его серебряные объятия. Вены на его висках вздулись, и Федор подумал, что без специального инструмента ничего не получится, браслет распался на две одинаковые половинки, которые Аким Петрович тут же спрятал в карман.
– Ты сейчас почувствуешь силу, – шепнул он. – Но не пытайся бежать. Всех тебе не одолеть. Дай срок, Федя. Только дай срок.
Их обвенчали быстро, в какой-то суетливой спешке. Больше времени заняло прощание. Аким Петрович обнял Федора по-родственному, ободряюще похлопал по плечу. Савва Кутасов молча кивнул, во взгляде его Федор видел все ту же смущенную растерянность. Август обнял бывшего помощника со злой порывистостью, оттолкнул на расстояние вытянутой руки, заглянул в глаза.
– Я присмотрю за ней, Федор Алексеевич, – пообещал он с неожиданной церемонностью. – Я сделаю для нее все, что будет в моих силах. – Сказал и, понурившись, отступил на шаг.
А Евдокия, невозмутимая Евдокия, разрыдалась на груди у Федора.
– Береги себя, Феденька, – сказала она, вытирая слезы. – Ты только себя сбереги, а мы тут уж как-нибудь…
Он не хотел, чтобы из-за него они жили как-нибудь, и в свалившемся на них горе винил только себя одного.