– А с детьми твоя Капитолина ладит? – спросил Клим.
– У нее пять младших братьев: она за всеми приглядывала, и ни один не помер.
– Дяденька Африкан говорит, что ты меня в чулане поселить можешь, – подала голос Капитолина. – За такую щедрость я тебе чего хошь буду делать – хоть собственными слезами всю посуду перемою!
– Это, пожалуй, лишнее, – сказал Клим и велел ей немедленно приступать к работе: у Китти уже не осталось чистых чулок.
6.
С появлением «домашнего пролетариата» быт в квартире не особо наладился, но жизнь засверкала новыми гранями.
Капитолина привезла из деревни кованый сундук и большую икону – настолько закопченную, что изображенный на ней святой едва проглядывался.
– Кто это? – спросила Китти.
– Боженька, – умиленно отозвалась Капитолина и в тот же вечер научила ее вставать на колени и класть перед иконой земные поклоны – что Китти чрезвычайно понравилось.
На сундук Капитолина положила матрас, набитый дореформенными банкнотами, давно потерявшими ценность. Во время войны ее отец заработал кучу денег на спекуляциях сеном и все спрятал в матрас – дочке на приданое.
– Хоть посплю как миллионщица, – говорила Капитолина и любовно взбивала свои сокровища.
Из сундука были извлечены пяльцы, спицы, крючок и мотки ниток, и вскоре по квартире начали расползаться полчища салфеток и накидушек.
– Так красивше, – говорила Капитолина, накрывая печатную машинку полотенцем с петухами.
Клим убирал его, но на следующий день «утиралочка» появлялась на прежнем месте.
У Капитолины были свои представления о домашней экономии:
– Сначала надо черствый хлеб доесть, а уж потом за свежий приниматься, – учила она Клима.
– Так он к тому времени тоже зачерствеет, – отзывался он. – Что, все время сухарями питаться?
Щеки Капитолины наливались гневным румянцем.
– Пусть хлеб сгниет, пусть дом сгорит, а мы по миру пойдем! – кричала она.
Клим не уступал, и Капитолина доедала черствый хлеб сама – лишь бы добро не пропадало.
Она все делала с размахом: если уж варила суп, то целый бак; если затевала стирку, то замачивала все белье разом – ну и что, что к ночи не оставалось ни одной сухой простыни!
– Дура! Дубина! – ругал ее Африкан.
Капитолина то хохотала, то огрызалась:
– Ты не ори на меня! Ноне не царский режим!
Укушу лаяла, Китти визжала, и Клим шел в кухню разбираться.
– Прогони эту дурищу! – требовал Африкан. – Она тебе целый фунт кофе спалила!
– Доносчик… – стонала Капитолина. – И чего ты подлый такой?
Африкан выкатывал глаза:
– Я не подлый, я за порядок в доме! Думаешь, барин кофе не хватится?
– Так он чашки не хватился – и ничего!
– Какой чашки? – хмурился Клим.
Капитолина и Африкан испуганно замолкали.
– Чашка стояла на столе, а они подрались и начали вокруг стола бегать, – объяснила Китти. – Все и полетело. Но ты, пап, не расстраивайся: мне Капитолина молоко в консервную банку налила.
Клим достал из портмоне деньги.
– Капитолина, сходите и купите новые чашки.
– Не посылай ты ее в посудную лавку! – в ужасе закричал Африкан. – Она ж там все перебьет!
Но Капитолина уже наматывала на голову платок:
– Бегу, батюшка! Бегу, Исус Христос!
Клим хотел нанять ангела-хранителя от бытовых забот, но Капитолина скорее была богиней разрушения. Использовать ее в качестве курьера тоже было нельзя: она не знала Москву, да ее никуда и не пускали – для того, чтобы ходить с поручениями от иностранца, требовалась официальная бумажка.
Скрепя сердце Клим все-таки пошел в Наркоминдел и попросил разрешения нанять помощницу.
Вайнштейн явно обрадовался:
– Мы подберем вам прекрасного специалиста! – пообещал он.
7.
– Барин! – шепотом позвала Капитолина и на цыпочках подбежала к Климу: ей казалось что так она меньше отвлекает его от дел. – К тебе женщина явилась: хочет курьером устроиться. Звать Галиной Сергеевной, фамилия – товарищ Дорина.
Клим велел впустить курьершу, и в комнату вошла невысокая, бедно одетая женщина с удивительным лицом: у нее были миндалевидные глаза цвета густого меда, тонкий удлиненный нос и полные бледные губы – с такой внешностью товарищу Дориной надо было играть христианских мучениц.
– Добрый день! – поздоровалась она. – Меня из Наркоминдела прислали.
Клим показал на диван:
– Присаживайтесь и рассказывайте о себе.
Товарищ Дорина попросила называть ее Галей и сказала, что жизнь у нее самая обычная: до недавнего времени она служила делопроизводителем, но сейчас в Наркоминделе сокращение штатов, поэтому она подыскивает новое место.
– Вы когда-нибудь работали курьером? – спросил Клим.
– Нет, но я хорошо знаю Москву – я тут выросла. К тому же у меня есть крепкие валенки. Если меня не возьмете, то у других кандидатов обязательно спрашивайте про обувь. Без валенок курьер наверняка простудится и сляжет с температурой.
– Вы что-нибудь еще умеете делать?
– Я печатаю по-русски, по-английски и по-французски, а еще знаю стенографию.
– Напечатайте что-нибудь на пробу.
Галя села за пишущую машинку, как пианист за фортепьяно, и вопросительно посмотрела на Клима. Он начал диктовать первый попавшийся текст из «Таймс»:
– Экономические эксперименты Советского Союза продолжают удивлять мир…
Галя уверенно заколотила по клавишам и в несколько минут перепечатала статью о бюджетном кризисе в СССР. Клим не мог поверить своим глазам: в тексте не было ни одной ошибки.
– Имея такие таланты, вы хотите служить курьером?
Галя пожала плечами:
– Мне сейчас любая работа сойдет. К тому же, говорят, иностранцы жалованье не задерживают. Это правда?
Клим кивнул. Если эта Галя не запросит много денег, то искать другую кандидатку не имело смысла.
Его взгляд остановился на вороте ее кофты, из-под которого выглядывал уродливый лиловый шрам.
– Лучше заранее спросите: «Что это у вас?» – сказала Галя. – А то возьмете меня на службу и каждый раз будете мучиться догадками.
– Что это? – улыбнувшись, спросил Клим. Галя определенно ему нравилась.
– Мой муж был комиссаром во время Гражданской войны, – отозвалась она. – Белобандиты подожгли наш дом: дочку я вынесла на руках, а муж погиб. Мне на память ожог остался.