– Сейчас-сейчас… – повторяла Галя, роясь в сумке в поисках ключей.
Китти с удивлением разглядывала ряды электрических звонков.
– А зачем их так много?
– У каждого жильца свой звонок, – объяснила Галя. – Они дребезжат на разные голоса, и всем сразу ясно, к кому пришли гости.
Дверь распахнулась, и на площадку вышел Митрофаныч, научный сотрудник архивного бюро. Поздоровавшись, он пошел вниз по лестнице, то и дело оглядываясь через плечо: Клим и Китти произвели на него неизгладимое впечатление.
В темной прихожей висело сырое белье, где-то стучала швейная машинка, а с кухни раздавались голоса:
– Саня, котлету разогрей! Она в мисочке под марлей.
Они прошли по коридору мимо сундуков прислуги, и Галя рассказала гостям, что в ее квартире многие держат домработниц, приехавших из деревень. Днем те занимались хозяйством, а ночью спали в коридоре на сундуках.
– Проходите и будьте, как дома! – сказала Галя, распахивая дверь в свою комнату.
– Ух ты! – восхищенно протянул Клим. – Китти, ты посмотри, как здорово!
Галя как могла, облагораживала свое жилище. На стенах висели расписные скворечники и маленькие клетки, в которых обитали не птицы, а игрушечные аэропланы. Лампа была сделана из тщательно склеенных осколков бутылочного стекла; вместо дивана в углу стояла садовая скамейка с нарядным тюфяком из цветных лоскутков – на нем Галя спала. А спальное место дочери было в шкафу под одеждой – но об этом гостям знать не полагалось.
Таты не было – видно, она вышла на кухню или к соседям. В комнате пахло табаком, и Галя поспешно открыла форточку. «Ведь просила Татку проветрить!» – в сердцах подумала она.
Китти завороженно смотрела на нарисованных на шкафу белых кроликов с розовыми носами.
– Какие хорошенькие!
– Это моя дочка нарисовала, – с гордостью отозвалась Галя.
– А где она?
– Я тут!
Тата стояла на пороге – похожая на приютскую девочку в своем форменном синем халатике и «миллионной кофте». Галя купила это вязанное страшилище в 1922 году, когда деньги совсем обесценились и за любую тряпку на рынке требовали миллион.
На руках у Таты сидел старый рыжий кот Иповар – жалкое общественное создание, которое соседи кормили по очереди.
Несколько секунд Тата молча смотрела на гостей, и Галя внутренне содрогнулась: «Ох, что сейчас будет!» Но все обошлось: Тата сказала «здрасьте» и, не обращая внимания на Клима, подошла к его дочке.
– Тебя как зовут? Китти? Так дело не пойдет: тебе надо найти новое революционное имя. Меня, например, зовут Тракторина, но ты можешь называть меня Тата. Хочешь кота Иповара погладить?
– Хочу! – обрадовалась Китти.
– Ее Татьяной зовут, – с досадой сказала Галя, но Клим не придал значения Таткиному вранью:
– Пусть играют, как им нравится.
Пока мать заваривала чай, Тата принялась рассказывать гостям о своем знаменитом отце-комиссаре.
– Это он? – спросила Китти, показывая на портрет Ленина над письменным столом.
Тата вытаращила глаза.
– Ты что, это не мой отец! Вернее, он отец… но не только мой, но и всех людей, потому что он вождь мирового пролетариата!
Китти ничего не поняла.
– Мой папа вон сидит, а этого дядю я не знаю.
– Как?! – изумилась Тата. – Это же… это…
– А почему ваша прислуга ночует на сундуках? – спросила Китти. – Наша Капитолина спит на мешке с деньгами. Они шуршат, если на них попрыгать.
Тата медленно перевела взгляд на Клима.
– Ма-а-ам! Мне нужно тебе кое-что сказать!
Они вышли в коридор, и она набросилась на Галю:
– Ты кого привела?! У него прислужники спят на мешках с деньгами!
Галя зажала ей рот ладонью.
– Тише ты, ради бога! Нет никаких мешков! Китти все выдумывает!
– Да? А почему у него дочь не знает, кто такой Ленин?
– Потому что они только что приехали из Китая. Если бы дядя Клим рассказал Китти о Ленине, она могла бы ляпнуть что-нибудь на улице, и их бы арестовали!
Тата призадумалась: ей было известно о зверствах китайской полиции.
– Ладно, пойдем назад, – смилостивилась она.
4.
Тата научила Китти играть в декабристов: они взобрались на подоконник и поехали в Сибирь. Кактусы были жандармами, сопровождавшими их в ссылку.
Галя налила Климу чаю и достала печенье, купленное втридорога у соседки, которая работала на кондитерской фабрике «Красный Октябрь». Вроде бы все шло, как надо.
– Ты ведь бываешь на Лубянке, правда? – вдруг спросил Клим по-английски.
Галя не донесла чашку до рта.
– С чего ты взял?
Он показал на извещение из профкому ОГПУ, воткнутое за провод у выключателя: «Убедительная просьба ликвидировать задолженность по членским взносам».
У Гали затряслись руки. Тата – дура! Ведь ей сто раз говорили: «Убирай почту в стол!»
Отпираться было бесполезно.
– Я ничего такого не пишу про тебя! Если хочешь, я буду показывать тебе свои рапорты… Я не…
Клим покачал головой:
– Да ладно… Мне нечего скрывать. Я могу попросить тебя об одолжении? Мне очень нужно знать, заведено ли у вас дело на одну женщину. Ее зовут Нина Васильевна Купина.
– А это кто? – нахмурилась Галя.
– Знакомая.
– Хорошо, я спрошу…
Клим коснулся Галиного запястья, и она вся затрепетала.
– Только не говори никому о моей просьбе. Обещаешь?
Галя поспешно кивнула.
5.
Больше всего на свете Тата Дорина хотела стать пионеркой. Но для этого надо было хорошо учиться, укреплять здоровье, помогать рабочим зарубежных стран и организовывать ребят на общественно-полезные работы. Кроме того, для вступления в пионеры требовалась рекомендация от члена отряда.
По всем пунктам у Таты были пробелы. Учиться она не любила, от закаливания простужалась, а организовывать ребят у Таты не получалось, потому что они ее не слушались.
Однажды она попыталась помочь зарубежным рабочим и отнесла во вторсырье тяжелую утятницу, которой они с мамой все равно не пользовались. За это Тату выпороли.
– Мне двадцать пять копеек дали! – вопила она, уворачиваясь от материнского ремня. – Я их сдала в фонд Коминтерна!
– Я тебя скоро саму сдам куда подальше! – грозила мать.
Тата не могла выполнить даже такое простое задание, как антирелигиозная беседа со старшим поколением.