Напрасно завсекцией кричал, что у Белова в работе находится очень важная книга по предотвращению эпидемий, – собрание единогласно постановило: вычистить из «Госиздата» и Белова, и его подчиненных, нанятых по принципу классового кумовства. Их место должны были занять храбрые красноармейцы.
Элькин слушал и вздыхал:
– Я же вам говорил, голубчик: не надо писать в анкете, что вы граф!
Белов вспыхнул до корней волос.
– До революции только подлец мог стыдиться пролетарского происхождения, а после семнадцатого года только подлец мог отказаться от истории своей семьи! Мой прапрадед погиб на Бородинском поле, дед оборонял Севастополь, а отец командовал крейсером – как я могу отречься от них?
Элькин поскреб подбородок.
– Из квартиры вас тоже выселили?
Белов скорбно кивнул.
– Нам велели освободить комнату в течение суток. И никому нет дела до того, что шестеро детей окажутся на улице.
Элькин долго кому-то звонил, ругался и уговаривал.
– Перебирайтесь в Салтыковку – это дачный поселок к востоку от Москвы, – сказал он Белову. – У моего приятеля там дача: правда, она нетопленная и неприбранная. Я поищу вам переводческую работу, чтобы вы могли прокормиться.
Когда граф ушел, Элькин достал из ящика стола початую бутылку коньяку и сделал большой глоток.
– Сволочи! – ругнулся он. – Ведь они губят Россию – под корень вырезают все самое лучшее, что у нас есть! Ох, я не представляю, на что будут жить Беловы, когда я уеду.
– Вы собрались закрыть «Саванну»? – испугалась Нина.
– Это не я, это жилищная комиссия. Ко мне уже приходили на этот счет и сказали, что я не имею права занимать целый особняк. У большевиков, может, и нет конкретных планов по развитию страны, но они нутром чуют, что если у населения не останется иного источника дохода, кроме государства, то разрушение их системы будет никому не выгодно. Вот они и душат всех, кто хочет и может зарабатывать самостоятельно! Они не забирают все сразу: они отрезают по кусочку – чтобы мы истекали кровью и привыкали к боли. А потом уже становится без разницы.
Нина ошеломленно смотрела на Элькина: если «Московская саванна» закроется, то у нее не будет возможности встретиться и помириться с Климом.
– Куда же вы поедете? – спросила она.
– На родину, в Крым. Там хорошо: горы и солнце. Идешь по пляжу, а волны шипят, как шампанское…
– Но, может, все-таки побороться с жилищной комиссией? Люди заступятся за вас! Вы нужны им!
Элькин грустно покачал головой.
– Никто не будет сражаться за меня. Сокнижники – это законченные индивидуалисты. Мы же все умные и ценные – хотя бы для самих себя, и никто из нас не готов подставлять свою драгоценную голову под солдатский приклад. В случае опасности мы либо убегаем, либо погибаем. Мы не львы – мы жирафы: несуразные, заметные… однако ж способные дотянуться до определенных вершин.
– А я бы все-таки повоевала за место под солнцем! – сказала Нина.
– Не стоит. Время «Московской саванны» еще не пришло. Когда-нибудь она возродится – но, наверное, не на нашем веку.
5.
«Книга мертвых»
Судьба точно насмехается надо мной. Раньше я месяцами бился, чтобы добыть хоть какие-то сведения о Нине, а теперь мне почти каждый день рассказывают о ней.
Она устроилась продавщицей в «Московскую саванну», и Элькин в полном восторге от моей бывшей супруги:
– Как такое существо могло сохраниться в Советской России?
Элькина умиляет то, что Нина элегантна и нарядна, как московские барыни дореволюционной поры, и что она не коверкает речь новомодными сокращениями.
– Мозги, мистер Рогов! Мозги – вот что главное в женщине… ну, помимо всего прочего.
Я пытаюсь прекратить его излияния, но Элькин не унимается:
– Да я не претендую на нее! Куда мне тягаться с ее мужем-миллионером? Просто здоровый мужчина все время размышляет о половом вопросе. И не делайте вид, что вы выше и чище меня! Просто вы лицемер, а я открыто говорю, что думаю. Вы ведь знакомы с ней?
– Нет, – отвечаю я. – И не собираюсь знакомиться.
Элькин только смеется надо мной.
– Я же видел, как она входила к вам в квартиру. Зелен виноград, да? Видит око, да зуб неймет?
Я делаю все, чтобы «око» ничего не видело – не только мое, но и Киттино. По моему указанию Африкан сделал новую калитку в заборе на заднем дворе, и теперь мы выходим на улицу через нее. Кроме того, я велел ему все время держать ворота запертыми, чтобы посторонние (то есть Нина) не могли пробраться к нашему подъезду.
Я не понимаю, что у нее на уме. Ей скучно и в отсутствии мужа она решила поразвлечься со мной? Или ее интересую не я, а Китти, и она ждет подходящего случая, чтобы забрать ее?
Галя тоже теряется в догадках. Она спросила меня: «А ты знаешь, что женщина, которая приходила к тебе, работает у Элькина?»
Я сказал, что меня не интересуют сплетни о соседях, но Галя не только не успокоилась, но и начала подозревать меня в «измене». Она каждый день как бы невзначай расспрашивает у домашних, куда я ходил в ее отсутствие, и подслушивает под дверью, если я говорю с кем-то по телефону.
Все это тянется уже несколько недель, и у меня такое чувство, что весь дом находится под напряжением. Я молюсь, чтобы Нина оставила меня в покое, но моя просьба к Небесам звучит в высшей степени нелепо: мы с ней не видимся, и на самом деле она не вторгается в мою жизнь.
Проблема во мне: я знаю, что Нина где-то рядом, и это сводит меня с ума.
Как мне быть? Съехать от Элькина я не могу, равно как и запретить Нине появляться в «Московской саванне». Единственное, что я в состоянии сделать, это попросить Галю, чтобы она забирала моего ребенка к себе, пока я хожу на встречи и заседания. Так Китти, по крайней мере, не встретится с Ниной.
Тата, конечно, дурно влияет на нее, но мне приходится выбирать меньшее из двух зол.
1.
Вожатый Вадик пообещал Тате, что если она станет активной общественницей, летом ее примут в пионеры и возьмут в туристический поход.
Тата сроду нигде не была, кроме Москвы, да и то только там, куда можно было дойти пешком – мать не давала ей денег на трамвай.
А туристический поход – это целое путешествие! Сначала все садятся в грузовик с открытым кузовом, потом с песнями едут по улицам, а потом идут с рюкзаками в неведомые дали – может, до самых Мытищ.