– Нет у нас никакой благотворительности! Всем, кому надо, государство и так помогает.
Не помня себя, Галя вскочила.
– Ответь мне – почему немцы? Мы же с ними воевали… Они стольких людей погубили во время Мировой войны!
– Эти немцы – советские граждане: они никого не губили.
– Мне без разницы! Как ты мог помогать им, когда нам самим нужна помощь?
Клим скрестил руки на груди.
– Ты ревнуешь, что ли?
– Да, ревную! – в сердцах отозвалась Галя. – Ты уехал неизвестно куда, ничего мне не сказал, а потом выяснилось…
Она зажала рот ладонью, чтобы не зарыдать.
– Я не хотел, чтобы об этой истории узнало твое основное начальство, – сказал Клим.
– И ты поэтому отстранил меня от дел?
Он кивнул.
– Да я уволюсь из ОГПУ – ты только скажи! – страстно воскликнула Галя. – Мне ничего от них не надо – ни талонов, ни жалования… Я никогда не предам тебя!
Клим укоризненно посмотрел на нее.
– Спасибо, конечно… Но если ты уволишься, у тебя будут большие неприятности.
– Ну и пусть! Я люблю тебя!
Галя ждала его ответа, но Клим сказал совсем не то, на что она надеялась:
– Не корми Китти шоколадом, ладно? Оказывается, она именно от этого болела.
– Так мне завтра выходить на работу? – помедлив, спросила Галя.
– Выходи. – Клим показал на стопку конвертов, лежавших на столе. – Все это надо будет разнести по адресам.
2.
По дороге домой в Галиной голове сложился новый план: ей надо было уволиться из ОГПУ. Капитолина скоро выйдет замуж, ее чуланчик освободится, и Галя переедет к Климу.
«Надо будет – прислугой ему стану!» – самозабвенно думала она, и эта мысль показалась Гале правильным ответом на все вопросы.
Придя домой, оно обнаружила, что дверь в ее комнату не заперта, а на столе лежит записка, написанная рукой Таты:
Дарагая мама и товарищи! Используйте мою смерть для борьбы с кладбищами и религиозным дурманом, а то могилы занимают многа земли а пользы от них никакой. Вместо кладбищ должны быть парки со спортивными плащадками, штобы люди играли в валейбол.
Да здравствует великий Ленин!
Тата Дорина
Галя в изумлении смотрела на записку: откуда она взялась? Где Тата? Что с ней случилось?
Из шкафа раздалось тихое сопение, и Галя рывком открыла обе дверцы.
Закинув руки за голову, Тата лежала на своем тюфячке.
– Ты как тут оказалась?!
– Приехала зайцем на пригородных поездах, – убитым голосом отозвалась Тата.
– Ты сбежала из интерната?! Но почему?
– Они сказали, что исключат меня из пионеров.
– За что?
– За крестик!
Татино лицо скривилось, и она тихонько завыла.
– Я им сказала, что у меня папа – комиссар, и что он только две вещи мне оставил – пепельницу и крестик, и поэтому я его ношу. А они мне не поверили и сказали, что я нарочно наговариваю на отца, чтобы прикрыть свою религиозность. Я не дам им исключить меня из пионеров – я лучше умру! Только ты отправь меня в новый крематорий – тот, который в бывшей церкви Серафима Саровского. Сейчас там установили новые печи из Германии: за два часа от тебя остается лишь килограмм фосфорнокислого кальция. Это нам лектор из общества «Друзья кремации» объяснил.
Галя без сил опустилась на скамью. Историю про крестик она выдумала – иначе Тата не соглашалась его носить.
«Никакого переезда к Климу не будет…»
– Ну и хорошо, что ты вернулась, – неживым голосом произнесла Галя. – Я страшно по тебе соскучилась.
Тата так изумилась, что аж привстала на своем тюфячке. Голова ее запуталась в висевшей на вешалках одежде.
– Ты что – совсем на меня не сердишься? – спросила она, раздвигая полы юбок.
Тата перебралась к матери на скамью, и они долго сидели, обнявшись, и плакали.
– Я думала, что ты замуж за дядю Клима собралась, – всхлипывала Тата. – Я не хотела вам мешать…
– Да бог с тобой! У нас и разговора-то такого не было.
– Это очень хорошо, что ты разобралась в его гнилой сущности! С такими типами надо бороться! И еще у него надо забрать Китти – как думаешь, это можно сделать? Давай напишем в органы, чтобы нам отдали ее на воспитание?
Тата была безнадежна. Ее не возмущало то, что интернатские дети лезут в ее дела, именно потому, что она сама была готова указывать окружающим, как им жить, что носить и во что верить.
Галя не могла спасти своего ребенка: разрыв поколений – трагический и безысходный, – привел к тому, что они вообще не понимали друг друга.
«Что же мне теперь делать?» – в растерянности думала Галя.
Она должна была принести в жертву либо себя, либо ребенка. Вернешь Тату в интернат, и безжалостные пионеры затравят ее, а если она останется в Москве – значит, о собственной личной жизни можно забыть.
В дверь постучали.
– Эй, Галина! – послышался голос Митрофаныча. – Принимай работу – сегодня письмо из Нижегородского архива прислали!
В щель под дверью влетел большой надорванный конверт.
3.
Галя пошла в ванную, разожгла колонку, но так и не залезла в воду. Она сидела на полу под сохнувшими на трубе тряпками и, рыдая, разбирала архивные выписки.
Мужчина, которого Галя любила больше жизни, все время лгал ей. Он родился в семье окружного прокурора, был дворянином и наследником крупного состояния. В 1917 году он приехал в Нижний Новгород, будучи аргентинским, а не американским подданным, – об этом имелось свидетельство из участка, где он проходил регистрацию. В 1919 году Клим работал в газете «Нижегородская коммуна» – вот, пожалуйста, сведения об уплате профсоюзных взносов.
А вот выписка о регистрации брака с Купиной Ниной Васильевной – декабрь 1918 года. Венчались они в Георгиевской церкви – той самой, о которой Клим так сокрушался.
Была еще справка из военкомата: в разгар наступления Деникина товарищ Рогов (тогда еще товарищ, а не мистер!) выехал на фронт в качестве руководителя бригады красных агитаторов. После этого никаких известий о нем не было.
Все это могло означать только одно: Клим Рогов перешел на сторону белых, эмигрировал, а потом вернулся в СССР, чтобы разыскать жену. Но она ему отказала: этим и объяснялась «рождественская история» и все то, что последовало за ней.
А ребеночек у них был не родной.
Первой мыслью Гали было броситься к Алову и сдать Клима с потрохами. Бумаг, которые ей достались, было достаточно, чтобы погубить его – даже если он не имел никакого отношения к белогвардейским организациям.