Пашка не ответил «нет» сразу, а значит, уже наполовину готов был капитулировать: это я по его глазам поняла, поэтому, не давая ему опомниться, я продолжила наступление.
— Мне просто нужно получить ответы на несколько вопросов, касающихся смертей Агаты и Ларисы. Только немного информации. Ну, Пашуля, ну что тебе стоит?
Я заискивающе смотрела на Пашку. Сердце Шурыгина всегда было большое и доброе. Прожитые годы ничуть не озлобили его и не сделали черствым. Я знаю страшную Пашкину тайну: ему трудно отказывать людям, и я бессовестно пользуюсь этой тайной.
Я пошла на заключительный штурм:
— Пашенька, у тебя есть куда записать? Я знаю, у тебя всегда с собой блокнот. Вот и славно. Достань его, открой и запиши всего несколько вопросов любопытной женщины. Записываешь? Умница. Итак. Имело ли место ограбление Полежаевой? Какое отношение к убийству Полежаевой может иметь некий Вениамин? Мне нужен домашний адрес Берсеньевой, а также уточнить, принимала ли она снотворное, упаковка с которым была обнаружена около неё и обнаружены ли на упаковке с лекарством её отпечатки пальцев? Что это за снотворное? Не была ли в ночь убийства или за день до этого у дома Агаты или Ларисы замечена чужая машина? Если да, то не запомнил ли кто-нибудь её номер или хотя бы марку и цвет? Не была ли обнаружена какая-нибудь распечатанная электронная переписка у обеих жертв? Не были ли обнаружены какие-либо следы или отпечатки преступника на местах убийств? Проверялся ли в обоих случаях замок входной двери на предмет использования отмычек?
Пашка едва успевал записывать за мной. Наконец, поставив последний вопросительный знак, он поднял голову:
— Ты обещаешь мне, что это расследование останется чисто умозрительным? — он посмотрел мне прямо в глаза.
— Обещаю.
— Ты обещаешь советоваться со мной?
— Хорошо, ты будешь моим доктором Ватсоном, — шутливым тоном ответила я.
Пашка схватил меня за плечи, встряхнул и повысил голос:
— Хочешь поиграть в сыщика? В Шерлока Холмса? В миссис Марпл? Поверь, чужая боль, чужой страх, чужая смерть — это не игра. Я достаточно долго варюсь в этом, чтобы иметь право так говорить. А ты не понимаешь, во что хочешь вляпаться.
— А для меня это не чужая боль, — тоже почти проорала я в ответ. — Это моя подруга убита!
Мы оба спохватились и оглянулись на парня в бейсболке, удивлённо таращащегося на нас из своего угла.
— Ладно, — уже спокойным голосом сказал Пашка, — я достану тебе ответы на твои вопросы. Не могу сказать точно, когда. Постараюсь поскорее. Я же тебя знаю: тебе всегда нужно было всё и сразу.
Я благодарно улыбаюсь Пашке и сползаю с табурета:
— Спасибо, Пашуля, ты золотой человек!
— Можешь зря не расточать свою лесть. Ты ведь своего уже добилась, — ворчит Шурыгин. — Лучше давай-ка двигать по домам. Дождь, кажется, уже закончился.
В моей руке, уже нагретая моим теплом, лежит последняя пятирублёвая монета. Я бросаю её в автомат, вешаю через плечо сумку, застёгиваю куртку, и мы направляемся к выходу.
Вдруг за моей спиной что-то звякает и раздаётся звон сыпящихся из автомата монет. Я смотрю на Пашку и издаю радостный вопль:
— Всё-таки повезло! Это добрый знак!
— Погоди радоваться, — говорит, оборачиваясь, тот.
Я тоже оборачиваюсь и вижу, что удача пришла не ко мне, а к щупленькому подростку, игравшему неподалёку от нас.
Я отвергла Пашкино предложение подбросить меня до дома на его почти новенькой «Тойоте», которой Шурыгин так гордился.
В другое время я бы с удовольствием прокатилась на авто вместо того, чтобы втискиваться в переполненный автобус. Но мы живём в противоположных концах города, я и так уже порядочно задержала Пашку со своими проблемами, а его ждёт семья.
Я царским жестом отпустила друга, о чём, впрочем, почти сразу пожалела. Дождь, лишь ненадолго притихший, припустил с новой силой и отравил моё возвращение домой.
Войдя в квартиру, я с наслаждением стянула с себя промокшую куртку и насквозь мокрые сапоги, чувствуя, что промерзла, как цуцик.
К моему удивлению, Годзилла, которая каждый вечер обязательно выходила меня встречать, почему-то не появилась.
— Кис-кис-кис, — позвала её я, но кошка не вышла на зов.
Я начала её искать и через пять минут обнаружила в комнате, глубоко забившуюся под кресло.
— Киса, — ласково позвала её я, — иди ко мне.
Обычно легко откликающаяся на зов Годзилла, лишь жалобно сказала: «Мяу», но убежища не покинула. Только волшебное слово «кушать» смогло заставить животное выбраться из-под кресла.
Как-то боком, с пришибленным видом, кошка двинулась на кухню.
Странно. Что-то тут было не так. Я осмотрелась. Симпатичная стеклянная вазочка с карандашами и шариковыми ручками — цветов-то давно уж никто не дарил — до этого мирно стоявшая на книжной полке, теперь, разбитая, лежала на полу. Карандаши цветным веером разложились среди осколков. Из-за журнального столика, стоящего возле дивана, я сразу этого не заметила.
— Так вот в чём дело! — сказала я, входя в кухню и обращаясь к кошке. — Ты тут набезобразничала, а теперь тебя замучила совесть! Не бойся, я не буду тебя ругать. Это моя вина. Я должна была подумать о том, что ты без меня захочешь поиграть с моими вещами. И все-таки придется тебе в таком случае подождать свой ужин, пока я тут все приберу.
Кошка забилась под табуретку на кухне, провожая меня в комнату голодными глазами.
Наведя относительный порядок, я со вздохом сожаления отправила в мусорное ведро любимую вазочку, точнее то, что от нее осталось.
После этих кратких похорон без оркестра я наконец открыла для кошки банку кильки в томате, сообразила себе огромную порцию горячего чая в литровой глиняной пивной кружке — идиотском подарке коллег на прошлое восьмое марта, украшавшем полку с посудой, и присела за кухонный стол.
Есть не хотелось. Прихлебывая горячий янтарный напиток и чувствуя как, наконец, начинаю согреваться, я снова задумалась над запиской, которую отдала Гуляеву.
«Завтра».
Да что же должно быть в башке у этого убийцы, если он так хладнокровно назначает дату убийства, а потом пунктуально осуществляет свой план! Что там за тараканы у него в мозгах? И как эти ненормальные склонности суметь различить при встрече с ним? Ведь наверняка же он не соответствует теории Ломброзо!
Помнится, этот итальянский врач утверждал, что у преступника должен быть низкий лоб, сплющенный нос, большие челюсти и взгляд исподлобья. Давненько мне такие не попадались! Разве что у соседней пивнушки их полно.
Да и вряд ли Агата, Лариса Берсенева и прочие жертвы стали бы общаться с таким вот «красавцем» с внешностью неандертальца.