— Нет.
— Но он же там был!
— Понятия не имею, как он там оказался. И спросить его об этом пока не представляется возможным. Он сейчас в этой же больнице, в реанимации. У него серьёзная травма. Получить по затылку со всей дури — в этом мало приятного.
Я вцепляюсь в Пашкину руку.
— Он выживет?
— Врачи говорят, прогноз благоприятный.
Я сажусь и свешиваю ноги с кровати.
— Паш, я должна его видеть.
— С ума сошла? — укладывает Шурыгин меня на обратно. — Сама только что с того света! Сначала надо узнать, отпустят ли тебя бродить по больнице — это раз. А еще у тебя в руке иголка торчит — ты вместе с капельницей собралась по этажам шастать? Лежи, впитывай в свои вены очередной целебный эликсир, которым тебя тут накачивают, а я пока сгоняю в ординаторскую.
Вернулся Пашка с симпатичной молоденькой докторшей, которая, проверив систему и расспросив про самочувствие, сказала:
— Вообще, ходить вам пока не желательно, и тем более рано говорить о выписке. Но чуть-чуть по коридорчику, буквально несколько шагов, сделать можно, когда вам снимут систему. Только чтобы вас обязательно поддерживал ваш муж.
При этом она кивнула на Пашку. У меня от таких слова брови сами поехали вверх, но я успела вовремя взять себя в руки и вернуть их на место.
Докторица выпорхнула из палаты, оставив после себя облачко дорогих духов, и я невольно позавидовала ей, подумав, что от меня, небось, сейчас несет какой-нибудь касторкой. Но мысль эта мелькнула лишь по самому краю подсознания, потому что ее тут же вытеснили другие эмоции.
Я прищурилась на Пашку:
— А ну признавайся, ты когда успел нас поженить? И с какого-такого перепуга? Я ж тебе еще лет двадцать назад отказала.
Пашка довольно щурится, как кот на сметану:
— Здорово я это придумал, да? А как еще я у врача бы выпытал, что в твоей крови обнаружили барбитурат? Они ж, гиппократы эти, тут врачебную тайну блюдут, как мальчиши-кибальчиши, блин. Хоть пытай — не расколятся. Да и все равно кому, как не мне, тебе сюда апельсины-бананы таскать до выписки? Не кипятись, Тань, тебе сейчас нельзя волноваться.
— Да черт с тобой, двоеженец несчастный. Отдаю тебе на время свою руку. Но с тебя должок — организация тайного похода в реанимационное отделение.
— Лады. Но нам бы тебя сперва не мешало приодеть. Погоди, я скоро вернусь.
Я приподнимаю одеяло, осматриваю себя и обнаруживаю, что на мне какая-то жутко линялая больничная пижама неопределенного размера, судя по многочисленным складкам, в которые она сворачивается вокруг моего тельца.
А Пашка между тем снова исчезает и, вернувшись минут через пять, протягивает мне халат с больничным клеймом и растоптанные дерматиновые тапки.
— Вот что меня в вас, журналюгах, восхищает: всюду пролезете и все достанете, — не могу удержаться я от ядовитого комментария. — Ну, давай, зови медсестру — по-моему, систему уже пора снимать, — толкаю я своего неожиданного супруга к двери.
Уже выходя из палаты, он оборачивается и хитро улыбается:
— А ведь ты, узнав про Кожина, забыла меня спросить, кто же на самом деле убийца. С каких это пор ты стала такой нелюбопытной?
И только сейчас я понимаю, что он прав. Вот это да! То ли это у меня мозги еще после асфиксии не вправились, то ли Михаил действительно для меня столько значит… Да нет… С чего бы это… Но убийца! Нам все-таки удалось загнать его в капкан!
— Кто он?!
— А вот теперь не скажу. Из вредности. Позже узнаешь. И вообще, может, это не он, а она? — и я понимаю, что теперь расспрашивать Пашку бесполезно — только еще больше туману напустит.
— Жди пока вернусь. Только не уходи никуда, — произносит издевательски Шурыгин, стоя в дверях.
Я замахиваюсь на него подушкой, готовясь к броску, но он успевает скрыться раньше.
Возвращается Шурыгин вместе с пожилой медсестрой. Она вынимает иглу из моей руки, прикладывает к месту укола остро пахнущую спиртом ватку и залепляет сверху лейкопластырем.
После её ухода я с Пашкиной помощью поднимаюсь с кровати. Хотя голова болит и кружится, а сердце сразу начинает стучать быстрее, но передвигаться я, похоже, могу.
Облачаюсь в больничный халат и, шаркая огромными тапками, выхожу из палаты в Пашкином сопровождении.
По пути я прошу Пашку приглядывать за Годзиллой до моей выписки — благо в холодильнике полно консервов, словно на случай атомной войны, а потом я все-таки делаю еще одну попытку узнать у Шурыгина имя убийцы. Но он проявляет неожиданную твердость:
— Тань, не проси. Знаешь, я ведь пообещал твоему лечащему врачу, той самой милой даме, которую я только что приводил, пока на эту тему с тобой вообще не разговаривать. Она сказала, что тебе сейчас нельзя волноваться и расстраиваться. Да и вообще, я пока не знаю всех деталей, как эти убийства происходили, но ты же знаешь, что я смогу раздобыть необходимую информацию. Немного терпения. Торжественно клянусь, что после твоей выписки я всё-всё тебе расскажу. Пока могу сообщить лишь одно: эта сволочь поймана и сейчас сидит в следственном изоляторе. Никто этого «Вениамина» до суда выпускать не собирается, не переживай. А после суда, думаю, «Веня» еще долго не увидит свободы. Вот, кстати, мы уже и добрались до реанимационного отделения.
Проникать всюду, куда другим вход воспрещён, — это один из главных талантов Павла Шурыгина. То ли он развил это своё качество на репортёрской работе, то ли именно благодаря ему стал репортёром, сейчас уже выяснить не представляется возможным, но меня на удивление беспрепятственно пропускают к Кожину.
Пашка, убедившись, что я самостоятельно держусь на ногах, проявив деликатность, остаётся ждать в коридоре.
Я вхожу в большую, выложенную кафелем комнату. Здесь, в окружении непонятных приборов лежат три больших белых кокона: забинтованные, укрытые простынями люди. Я безошибочно угадываю, который из них Михаил.
— Я к Кожину. Что с ним? — шепотом спрашиваю я пожилого врача с седой щёточкой усов.
— Вы ему кто? — отвечает он вопросом на вопрос.
Тут я вспоминаю гениальный ход Пашки, на время превративший меня в «госпожу Шурыгину», и, мысленно прося прощения у этого милого человека за свою ложь, говорю: «Жена, мы вместе в эту больницу попали».
— У него повреждена затылочная доля, — так же вполголоса отвечает доктор.
Я испуганно вскидываю руку к горлу.
— Не переживайте вы так: ему очень повезло. Будь травма посерьезнее, мог бы ослепнуть, а тут все обошлось, — торопливо добавляет врач, видя, как меняется моё лицо. — И не таких поднимали. Выпишем деньков через десять, а там месяцок-другой покоя, щадящего режима и медикаментозного лечения — и будет ваш муж, как новый. Скоро переведём его в общую палату. Вы́ходим, не волнуйтесь. А сейчас можете к нему подойти на пару минут, но не сто́ит пока утомлять его разговорами.