– Поняла, – прошептала Евфимия, глядя в сторону. – Теперь я буду молчать. Я вообще больше не скажу ни слова.
– Ты уже это обещала, но обманула меня.
– Так это я здесь обманщица?! – вскинулась Евфимия.
– Ты никогда и никому ничего не докажешь в этих краях. Неужели ты этого не понимаешь?
– Я буду молчать.
– И это самое лучшее, что ты можешь сделать. Так помни же: никому ни слова! Даже священнику на исповеди! А сейчас надевай вот это и будь готова выйти в дорогу, – Аларих швырнул ей на постель какой-то узелок и спросил: – Где твои вещи?
Евфимия молча показала рукой в угол, где стояли две ее сумы. Аларих подхватил их и вышел за дверь. Снова загремел засов.
Она развернула брошенный им узел. В нем оказались поношенная туника из плохо отбеленного полотна, столь же грубая стола и серое покрывало; под одеждой лежала пара сандалий, тоже старых и грубых, с заскорузлыми ремнями. «Это одежда рабыни! – с ужасом поняла Евфимия. – Ни за что не надену это!»
Когда Аларих вошел в комнату, она так и сидела на постели, не прикоснувшись к принесенным вещам. Не говоря ни слова, Аларих подошел к ней, сорвал с нее покрывало, ухватил столу за края, рванул и отбросил в угол. Вслед за столой точно так же, одним движением рук, была разорвана и тонкая туника. Потом он оглядел обнаженную Евфимию, аккуратно снял с нее ожерелье и браслеты, перстни – с холодных пальцев, вынул из ушей серьги.
– Сандалии тоже снимай. Вот теперь все. Чтобы через минуту ты была готова и вышла на двор! – приказал он, уже стоя в дверях.
Евфимия, дрожа от холода и страха, быстро и кое-как оделась, обулась и завернулась в покрывало.
– Барахлишко свое не забудь! – Аларих кивнул на столик, на котором лежало забытое шитье – очередная рубашечка для младенца, и удалился из комнаты.
Когда Евфимия вышла с небольшим узелком в руках, Аларих уже стоял возле своего коня. Евфимия подошла к своему мулу: он был нагружен сумами и не оседлан. Она в нерешительности остановилась перед ним.
– Ты пойдешь пешком, как подобает рабыне, – сказал Аларих, вскочил в седло, тронул коня; повод мула был приторочен к его седлу, и нагруженное животное спокойно пошло за ним, не обратив внимания на хозяйку. Евфимия, пораженная, осталась стоять. Аларих оглянулся на нее через несколько шагов.
– Я долго буду тебя ждать, упрямая рабыня? Мне что, сойти с коня и поторопить тебя?
Евфимия содрогнулась, потом глубоко вздохнула и тронулась следом.
* * *
Аларих не торопил коня, может быть, щадя Евфимию или своего ребенка, которого она носила, а может быть, ему просто надо было подумать и подготовиться к встрече с женой. Поэтому двигались они медленно, идущие с ними в ту же сторону пешие путники легко обгоняли их, не говоря уже о конных или едущих в повозках.
Евфимия не жаловалась, она вообще не произносила ни звука, но идти ей было тяжело, и не потому, что не привыкла к пешему хождению. Она была сильная и здоровая молодая женщина и пройти каких-то семь десятков стадий ей было бы нипочем, если бы не в кровь натертые заскорузлыми ремнями сандалий ноги. Когда по дороге она остановилась возле ручья, протекавшего вдоль дороги, и прямо в сандалиях зашла в воду, чтобы остудить ноги и облегчить боль, Аларих увидел, что вода возле ее ног порозовела от крови. Он, не сходя с коня, наклонился к переметной суме и выдернул из нее банную простыню.
– Вытри свои ноги, а простыню потом можешь бросить у ручья, кто-нибудь подберет, – крикнул он, отвернулся и больше ничего не сказал: не предложил ей сесть на мула и не посадил на коня впереди себя, как они часто ездили в своем путешествии. Ну конечно, подумала Евфимия, израненные ноги рабыни лишь убедят его жену и домочадцев, что он к ней равнодушен.
Евфимия вытерла ноги одним уголком простыни, чтобы не запачкать всю ее кровью, аккуратно сложила ее, спрятав мокрый угол внутри, и сунула в узелок с детским приданым: бедной рабыне все пригодится…
* * *
По дороге они не останавливались и задолго до вечера достигли Иераполиса. У городских ворот стояла толпа: стражники без досмотра пропускали в город богатые карруки, но груженные товарами повозки осматривали досконально и придирчиво. Аларих, спокойно раздвигая толпу пеших конем, приблизился к стражникам и окликнул по-гречески старшего из них:
– Эй, старина! Ты что, своих не узнаешь? Хочешь и с меня получить плату?
– О! Смотрите, ребята, это Аларих вернулся! Привет тебе, друг и храбрец, мы тут наслышаны о твоих подвигах в Эдессе! Да славится наш храбрец и герой Аларих!
Стражники весело приветствовали Алариха, пропуская его в ворота. На Евфимию внимания обратили не больше, чем на груженого мула. Только один из стражников глянул на нее и сказал:
– С хорошей ты добычей вернулся, Аларих. Молодец! Жена твоя Фиона будет очень довольна.
Так Евфимия впервые услышала имя жены Алариха.
Они вошли в ворота и двинулись по раскалившейся днем и остывающей к вечеру главной улице с колоннадой и портиками. Сейчас, когда спа́ла жара, между колоннами прогуливались нарядные горожане, а в портиках располагались торговцы сладостями и напитками, украшениями и безделушками. Красив или нет был Иераполис, Евфимия не заметила, ей было совсем не до городских достопримечательностей. Лишь в одном месте она вдруг почувствовала, что на нее упала холодная тень, и не просто прохладная, а какая-то леденящая.
– Статуя Аполлона, – произнес негромко, как бы про себя, Аларих. Евфимия не поняла, обращается он к ней или просто размышляет вслух, и ничего ему не ответила, невольно обратив внимание на статую одного из верховных языческих богов – демонов, как учили ее дома.
Здание с белыми колоннами имело два входа, а статуя находилась между ними, но на некотором расстоянии от стены. Колоссальное мраморное изваяние возвышалось на высоком массивном постаменте и оттого казалось еще огромней. Языческий бог был изображен сидящим на троне, с кифарой в левой руке. Одет он был в тунику, но выполненную так искусно, что она казалась прозрачной и не скрывала подробностей мощного и прекрасного мужского тела. Евфимия отвернулась.
От главной улицы они свернули к реке. Здесь стояли богатые особняки знатных горожан, окруженные садами и высокими белыми стенами; возле одного из них Аларих и остановился. Он спешился, подошел к воротам и постучал. В воротах открылась небольшая дверца на уровне головы человека, оттуда кто-то выглянул, громко крикнул что-то радостное, – готфского языка Евфимия не знала, но, наверное, что-нибудь вроде «Хозяин вернулся!» – и почти тотчас же ворота распахнулись.
* * *
Из дверей большого белого дома с портиком высыпали непривычно ярко одетые люди и бросились встречать Алариха, радостно гомоня, смеясь от радости и вскрикивая. Потом они расступились, и по ступеням сошла высокая статная женщина в сочно-алом одеянии. Это и была Фиона, как сразу догадалась Евфимия. Она протянула руки, Аларих бросился к ней, обнял, поцеловал. Тут же с радостным визгом подбежали две нарядные белокурые девочки, готф подхватил их обеими руками и закружил. Потом Аларих опустил дочерей на землю, снова обнял жену, и так они, обнявшись, прошли в дом, а все домашние и слуги двинулись за ними.