Ребенок еще раз попытался спасти мать от опасности: он родился недоношенным, как будто знал, что следует поторопиться с появлением на свет, чтобы доказать, что он в утробе столько времени, сколько показала Евфимия. Если и были у Фионы какие-то подозрения, они должны были окончательно рассеяться, и, похоже, так и случилось. Услышав от Кифии, что Евфимия рожает, хозяйка прислала к ней повитуху со всем необходимым, и та приняла роды прямо в пещерке. Поначалу дитя не хотело дышать, потом, после того как повитуха подняла его за ножки одной рукой, а другой похлопала по спинке, все-таки задышало и заплакало, но тут же уснуло, не взяв грудь. Повитуха заявила, что стоило бы окрестить младенца сразу же, потому что неизвестно, доживет ли он до завтра.
– Вот только крестика у меня с собой нет, – сказала она.
– У меня все давно приготовлено, матушка, – сказала Евфимия. – Кифия, там, в нише за занавеской, висит узелок – в нем приданое для малыша. Достань, пожалуйста!
– Чу́дно! – сказала повитуха. – А пузырек со святой водой у меня всегда с собой, когда я иду на роды.
Бледная от волнения Кифия достала узелок и развернула его на столе.
– О, да у твоего сыночка богатое приданое! Рубашечку крестильную мы надевать сейчас не станем: если ребеночек останется жив, ты его в ней снесешь в церковь на миропомазание и воцерковление. Ты мне только крестик дай, девушка, все остальное подождет, нам сейчас не до красоты.
Вместо купели повитуха наполнила водой из кувшина чашу, в которой умывалась Евфимия, и крестообразно вылила в него святую воду из пузырька.
– Как ты хочешь его назвать? – спросила она.
– Фотием, в честь моего отца.
Повитуха окрестила мальчика, трижды окунув его во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, и нарекла Фотием. Кифия ей помогала, она же стала крестной матерью младенца, это получилось как-то само собой. Она и Символ веры прочла как восприемница.
– Ну, теперь если маленький Фотий и умрет, то умрет христианином! – удовлетворенно сказала повитуха, вытирая кричащего младенца и передавая его Кифии. Та ловко обернула дитя свивальником в маленький кокон, оставив снаружи только головку.
– Он не умрет! – сказала Евфимия слабым, но счастливым голосом. – Дайте мне его!
Она приложила сына к набухшей груди, и он принялся сосать.
– Ну вот, как окрестили, так и воскрес! – сказала довольная повитуха. – Пойду и скажу хозяйке, что у нее прибыток: родился еще один раб.
– А это ничего, что он такой махонький? – спросила Кифия.
– Это для вольной женщины он был бы мелок, а для рабыни – в самый раз. Я даже не стану говорить хозяйке, что он недоношенный, чтобы не огорчать ее, а то еще пожалеет молока для роженицы.
– Не говори, – согласилась Кифия. – Вот тебе за труды, матушка, и за молчание, – с этими словами она передала женщине серебряную монету.
«Кифия все знает, – подумала Евфимия, – это, наверное, Аларих велел ей заботиться о нас… Отец твой нас не бросит, малыш!»
Повитуха собрала в сумку орудия своего ремесла и отправилась с докладом к хозяйке, а Кифия побежала в мастерскую, чтобы сообщить всем радостную новость о рождении в мир нового христианина. Вышивальщицы принесли для младенца целую кучу тряпок, а для Евфимии – сменную тунику и чистые обрезки ткани для послеродовых нужд. Кассия принесла еще одну очень нужную вещь – теплое покрывало из овечьей шерсти: уже наступила осень и в пещерке по ночам становилось холодно. Гречанка тоже сходила к хозяйке, и Евфимии было разрешено неделю оставаться в своем жилище, после чего она должна была снова вернуться в мастерскую, но уже вместе с младенцем. Фиона разрешила Кассии поставить в углу мастерской колыбельку, которой пользовались рабыни для своих новорожденных; заказов на вышивки была прорва, сезон купаний кончался, и богатые гости Иераполиса хотели увезти с собой знаментые фригийские вышивки. Скандала, которого так боялась Евфимия, не случилось. Случилось гораздо худшее.
* * *
Аларих отсутствовал, когда у него родился ребенок. Узнав от Кифии о рождении сына, он улучил время и пришел вечером в пещеру Евфимии. Младенцу была неделя от роду, и назавтра Евфимия должна была вместе с ним явиться в вышивальную мастерскую и приступить к работе.
– Я пришел посмотреть на сына, – сказал он, входя в пещерку.
– Смотри. Он похож на тебя…
Взяв из ниши светильник и подняв его повыше, Аларих посмотрел на маленький длинный свиток с торчащей из него белокурой головкой. От света ребенок проснулся и открыл светлые голубые глаза.
– И вправду похож… Ну здравствуй, маленький готф! Поприветствуй своего отца!
Ребенок послушно запищал.
Аларих и Евфимия засмеялись.
– Давай назовем его Гайной, в честь нашего общего друга, – улыбаясь, сказал Аларих.
– Прости, не могу, – ласково и с сожалением сказала Евфимия. – Малыш родился недоношенным, я испугалась, что он умрет некрещеным, и повитуха окрестила его.
– И как же ты его назвала?
– Фотий…
Аларих сверкнул глазами.
– Это уж не в честь ли твоей няньки?
– Ну что ты, это в честь моего отца! Хотя Фотий и Фотиния по-гречески означают «светлый» и «светлая».
– В таком случае следовало бы назвать мальчика Фионом. Это значит «светлый» на нашем языке. И жене моей должно польстить. Ты зря поторопилась окрестить его, но я это исправлю – велю священнику окрестить его заново и назвать Фионом.
– Бог с тобой, Аларих, да разве так можно делать?
– А доверить крещение ребенка какой-то бабке разве можно?
– Да, можно. Так крестили сына Фамари. Наша Фотиния принимала у нее роды, мальчик тоже родился недоношенный и слабенький, и нянюшка сама его окрестила с именем Тума. Это было во время осады Эдессы, и священника мы тогда не могли дожидаться. Потом он, конечно, дополнил крещение Таинством миропомазания.
– Вечно эта ваша Фотиния… Но без священника и тогда все же не обошлось! Я поговорю с отцом Алексием и попрошу его заново окрестить младенца.
– Ты лучше расскажи ему все как есть и спроси совета. Он ведь знает, что это твой сын.
– Ничего он не знает!
– Как?! – ужаснулась Евфимия. – Неужели ты ему ни разу не исповедал свой грех?
– Какой грех, Евфимия?
– Двоеженство, конечно же!
– Ну вот что, милая. По-моему, ты после родов слишком осмелела. Кто дал тебе право судить меня и мои грехи? И не я ли велел тебе молчать о наших отношениях под страхом смерти?
– Я и молчала.
– Правильно делала. И не вздумай отцу Алексию что-нибудь выболтать на исповеди!
Евфимия опустила голову.