– Скажи, чадо, а, до того как закрыли ворота, не выходил ли из них монашек с нагруженным осликом? – спросил Мар Евлогий.
– Мудрено было не заметить: он преважно предупредил нас, что будет ждать за воротами какую-то знатную паломницу с самого края Ойкумены.
– Эта паломница – я, – выходя вперед, сказала Эгерия. – Может, ты выпустишь меня к нему, чтобы мы могли продолжить путь?
– Мне бы не хотелось задерживать тебя, достопочтенная паломница, но приказ есть приказ: велено никого не впускать и не выпускать через ворота до тех пор, пока все готфы не войдут в город. Но ты не беспокойся, я уже вижу, что к нам направляются начальник гарнизона и член Совета десяти: сейчас они прикажут отворить ворота и пойдут за готфами. Владыко, – обратился он к епископу, – я советую вам всем подняться на стену, чтобы уступить дорогу коннице: будет нехорошо, если вы встретитесь с нею на дороге или на мосту.
– Спасибо, мой друг, мы так и сделаем.
* * *
Стоя на стене, Мар Евлогий, Эгерия и все остальные с любопытством смотрели, как готфы, подбадриваемые криками командиров, выходили из воды, быстро седлали лошадей, надевали кольчуги и шлемы, подвязывали на ногах калиги [34] , подбирали с песка оружие и щиты и строились в колонну.
– Крепкий народ эти варвары, – сказала Фотиния. – Такие все старики, а мускулы у них, смотрите-ка, прямо как у молодых!
Со стены вроде и не было видно, молоды готфы или стары, поэтому все удивились словам Фотинии, но спорить с нею никто не стал – себе дороже.
Но вот конница была построена, военачальник отдал команду, и готфы двинулись через мост. Первыми ехали верхом два архонта [35] , один на гнедой лошади, другой на вороной. Конский топот, звон оружия, поднятая копытами пыль… И вот первые ряды остановились перед воротами, где их ждал начальник гарнизона Эдессы.
– С чего это ты взяла, нянюшка, что они все старики? – спросила София, разглядывая сверху готфов.
– Да вы поглядите, у них же не только волосы, но и бороды почти у всех седые!
– Это не седина, матушка Фотиния, – учтиво, но с улыбкой сказал Товий. – У готфов с рождения такие волосы – желтые, почти белые. Они же северяне.
– Взгляните-ка, а глаза у многих синие или голубые, – заметила Мариам.
– Тьфу, мерзость какая! – плюнула Фотиния. – И не смотрите на них, девушки: голубой глаз порчу наводит!
Но девушки только рассмеялись, а епископ укоризненно покачал головой:
– Это какой такой порчи боится благочестивая христианка Фотиния? – спросил он старую няньку с нарочитой суровостью. Та смутилась и умолкла, застенчиво прикрыв лицо краем покрывала, немало удивив всех несвойственной ей скромностью: но перед епископом Фотиния благоговела, как и прочие эдесские старушки.
А девушки продолжали с любопытством разглядывать варваров под стеной. Архонт, ехавший на вороном, вдруг поднял голову, посмотрел вверх и кивнул на них товарищу:
– Ты посмотри, какие птички там, на стене!
Второй готф, сидевший на гнедом коне, тоже поднял голову и уставился на девушек. А первый продолжал:
– В этом городе, похоже, служить будет не скучно! – и он весело помахал девушкам рукой. Они тотчас отпрянули от парапета.
– Робкие птички, – заметил его приятель. – А глаза, ну что за чудные глаза – прямо черный янтарь!
– Экие цветистые у тебя сравнения, Аларих! Сразу видно, начитался ты греческих поэтов.
– Будто бы ты их не читывал, Гайна!
А Евфимия в то же самое время шепнула подружке:
– Посмотри, Мариам, какие синие глаза у того, что на гнедой лошади, они как два василька в золотой пшенице!
– Какое удачное сравнение: у красивого готфского кентавра глаза-васильки! [36] Тебе надо писать стихи, подружка!
– Куда мне, Мариам! Я васильки могу только вышить или выткать, но никак не описать стихами.
– И правильно, ласточка: незачем девушке стихи писать! Стихи хороши только церковные, а в церкви девушка должна молчать, – вмешалась уже оправившаяся от смущения нянька Фотиния.
– Когда она не поет! – весело добавила Мариам.
– И все же варвары не так безобразны, как мы привыкли думать, – сказала Евфимия.
– Ага, есть в них какая-то варварская красота! – лукаво добавила Мариам.
– Перестаньте вы, девушки, глупости болтать! Варвары красивыми не бывают! – прикрикнула на нее Фотиния. – И глядеть на них не надо, и себя показывать им не след! Закройте-ка личики, нечего всякой солдатне на вас глазеть!
Девушки послушно спрятали лица за тонкими покрывалами, а Фотиния украдкой перекрестила обеих – от сглаза, должно быть.
* * *
Так они и стояли на стене, пока последний готф не вошел в город, после чего все спустились вниз и вышли за ворота вместе с сестрой Эгерией. Насмерть перепуганный послушник-проводник стоял, прячась в зарослях чертополоха вместе с осликом: он тоже подумал, что в город вошли эфталиты, только не мог понять, почему же им открыли ворота и впустили без боя? Ему очень хотелось убежать и увести ослика, а ну как эти варвары жрут ослятину? Однако без Эгерии уйти он никуда не мог, это означало бы нарушить послушание. Так он и сидел в кустах, вздыхая, терзаясь и колеблясь между страхом и долгом. Но вот он увидел паломницу выходящей из ворот и радостно бросился к ней. Эгерия посмеялась его страхам и объяснила, что это пришли не враги, а защитники. Но он все равно торопил ее: «Эфталиты или готфы, а все одно от них лучше держаться подальше! Давайте уж пойдем поскорее в монастырь, там нас давно ждут!» Пришлось провожающим проститься с чудной паломницей и вернуться в город, а Эгерия села на ослика и потихоньку, то и дело оглядываясь на стены города и крестя его на прощание, поехала через мост, вслед за торопливо шагающим проводником.
* * *
– Какой сегодня был длинный, интересный и удивительный день, мама, – сказала Евфимия, переплетая на ночь косы. – Но так хочется спать!
– Вот и ложись, моя усталая ласточка, – ласково сказала София, обнимая и крестя дочь на ночь. Самой ей еще надо было отдать на завтра распоряжения кухарке и служанкам, хотя больше всего ей хотелось поскорей добраться до постели и уснуть: да, день сегодня был длинный и столь насыщенный событиями, что даже и она, обычно неутомимая, изрядно устала…