– Мне звонила Анджела, – сухо сказал Чарли. – Твоя сестра проколола шины на ее машине.
– Так ей и надо! – сказала Джемма и тут же поняла, что совсем не хотела этого говорить.
– Джемма! Нельзя же портить чужое имущество. Ей нужно взять себя в руки. Люди расстаются, бывает…
«Да, – подумала Джемма. – Бывает…»
В первый раз она уловила нотки гнева в его голосе, что-то такое педантичное и наставительное, что совсем не понравилось Джемме. Чужое имущество – скажет тоже! Мужчины так трясутся над машинами, как будто это люди.
– Короче, – Чарли держал под мышкой мотоциклетный шлем и нервно барабанил по нему пальцами, – Анджела, конечно, расстроилась из-за всего этого и подумывает, не заявить ли в полицию на твою сестру. А я подумал, что надо бы тебе сказать. Может, ты поговоришь с Кэт, объяснишь ей, что да как… Короче, что так не делают.
– Это просто смешно! В полицию заявляют на психованных бывших мужей с ружьями.
– Она была с ножом. Все шины им искромсала.
– Но она не собирается кромсать людей!
Чарли сжал губы, надул щеки и сдвинул брови.
Вот оно… Вот это чувство… Ледяной ветерок пробрал ее до самых костей, только в этот раз к нему еще примешивалась тошнота, от которой сводило желудок.
– По-моему, нам не стоит больше встречаться.
Рука, державшая шлем, упала как плеть.
– Шутишь? Такими вещами лучше не шутить!
– Не шучу.
– Джемма, перестань. Довольно! Это глупо, в конце концов. Это вообще ерунда.
– Не в Кэт дело.
– А в чем же тогда?
– Не знаю. Прости. – И она прибегла к любимому, не раз испытанному приему. – Дело не в тебе, а во мне.
– Что? И давно ты об этом думаешь?
– Давно.
– Вот как…
Она всматривалась в его лицо, будто во что-то скрытое – закрытые ставни, задернутые шторы, наглухо захлопнутые двери. Перед ней было вежливое, неподвижное, совершенно постороннее лицо. Это был вовсе не Чарли. Это был какой-то человек, которого она совсем не знала, который и сам не особенно хотел знать ее.
Через две минуты он ушел. Она сидела за кухонным столом Пентерстов и смотрела на фотографию, прикрепленную к дверце холодильника: Джон и Мэри, нарядно одетые на свадьбу дочери, улыбались и щурились от яркого солнца.
Она услышала, как по улице пророкотал его мотоцикл.
Вот и все.
Он так и не преодолел критической отметки.
И для нее началось очень странное время. Ей не хватало его, но как-то не по-настоящему, как бы во сне, так, как бывает после курортного романа, когда ни один ни другой серьезно не задумываются о будущем.
Желудок то напоминал о себе, то успокаивался. Аппетита совершенно не было, после обеда неудержимо клонило в сон, и она укладывалась в огромную кровать с балдахином и прислушивалась к голосам ворон. «А-ах, а-ах», – скорбно перекликались они друг с другом.
– А-ах, – повторила Джемма вслед за ними, глядя в потолок. – У меня ведь не было выбора, правда? – обратилась она к Виолеттам-фиалкам.
«Нет, – ответили они беззвучно. – Совершенно никакого выбора».
За день до того, как Джемма узнала, что ждет ребенка, они с Кэт говорили по телефону о дне рождения Мэдди.
– Но не можешь же ты не пойти! – не унималась Джемма.
– Объявляю новый курс, – парировала Кэт. – Больше никаких детских дней рождения. В субботу был последний.
– И чей же?
– Дочки Эммы Герберт. Они ходили попрыгать на батут.
– Эммы? Из школы? Ясно. Она всегда была сучкой. И такую же сучку, наверное, родила.
– Я там была единственная без детей. И без мужа.
– И что же? Побесилась бы вместе со всеми на батуте.
– Да достало меня уже брать на руки чужих детей, улыбаться чужим детям, слушать о чужих детях, пошли бы они все куда подальше!
Сама Джемма считала, что нет ничего милее чужих детей. А особенно было приятно отдавать их обратно родителям, как только они начинали делать что-нибудь сложное, например плакать.
– Допустим. Но ведь у тебя когда-нибудь будут свои дети!
– Мне уже тридцать три, – сказала Кэт обиженно, как будто в этом кто-то был виноват.
– Я в курсе. Может быть, ты еще с кем-нибудь познакомишься. А может, снова сойдешься с Дэном. В конце концов, можно в местный банк спермы обратиться…
– Я об этом думаю! – произнесла Кэт тоном, в котором зловеще звучало «я им покажу!» и который напомнил Джемме, как в детстве, сурово нахмурившись, сестра вынашивала планы мести монахиням и школьным учительницам.
– Сейчас клонирование развивается вовсю. Можешь сделать маленький клон самой себя, Кэт.
– У меня уже есть клон, спасибо.
– Да, и она совсем не обрадуется, когда узнает, что ты не придешь на день рождения ее дочери.
– Но я не могу сейчас заводить ребенка, – сказала Джемма врачу.
Она никогда и не думала, что ее, именно ее тело может сделать что-нибудь такое серьезное, такое определенное, такое постоянное.
– В четыре месяца прерывать беременность уже поздновато…
– Не может быть! Я не могу делать аборт?
– Боюсь, что нет.
– И оставить его я тоже не могу.
Врач бессильно поднял руки.
Джемма посмотрела вниз, на свои ладони. Они тряслись, как тогда, у Кэт, в ванной, когда она обнаружила, что беременна. Она думала о той сумке с ярко-красными словами, которую всегда таскала с собой Лин. Сумка была набита вещами Мэдди. В ее комнате вещей было еще больше. Важные, технологичные на вид, нужные вещи, которые поддерживают в ней жизнь.
– Я как-то читала о подростках, которые родили ребенка, – сказала Джемма. – Они кормили его хлопьями, и ребенок умер.
– Слишком много соли, – пояснил врач.
– Но я ведь тоже могу это сделать! – вскрикнула Джемма. – Очень даже легко!
– Вы этого не сделаете. Информацию сейчас найти – раз плюнуть. Поддержки тоже сколько хотите. Есть клинические центры для молодых матерей. Есть материнские кружки.
«У меня и для себя-то ничего нет, – думала Джемма. – Холодильника нет. Работы нет. Мужчины нет. Сосредоточения и того нет!»
– Да. – Джемма поднялась. В приемной скопилась большая очередь. – Спасибо.
Врач посмотрел на нее:
– Всегда можно подумать о том, чтобы отдать ребенка на усыновление, если обстоятельства у вас таковы, что сейчас вы не можете его содержать.
– Да, мои обстоятельства именно таковы, – сказала Джемма.