Ясное дело: я не намерен ожидать вместе с ними горькой развязки. Сомневаюсь, что продержусь хотя бы до обеда. Каких-нибудь полчаса спустя тучи стрел затмят небеса и солнце. Жаль, со времён работы на Музу я потерял и видоизменяющий браслет, и непробиваемые латы. Вокруг полно трупов, однако у меня не поднялась рука снять с одного из них металлические или кожаные доспехи. Последние двое суток я либо изнывал от ужаса, либо трусливо прятался в самом тылу, за шатрами, где умирают раненые. Но даже если протянуть целый день, нет ни малейшей надежды перенести ещё и нападение на троянцев под покровом глубокой ночи.
Да и с какой стати? Боже мой, да ведь у меня на шее устройство для квантовой телепортации! Раз-два – и можно свалиться прямо в чертоги Елены, а через пять минут уже с наслаждением погрузиться в горячую ванну.
Тогда к чему же медлить?..
Время ещё не пришло. Слишком рано. Я больше не схолиаст, писать отчёты для Музы бессмысленно, однако и в качестве военного корреспондента, которому, возможно, никогда не светит поведать о своих наблюдениях, я не в силах пропустить этот последний великий день уходящей великой эпохи.
Пожалуй, подожду немного.
Трубят рога. Никто не успел вкусить обещанного сытного завтрака. Троянцы наступают по всему фронту.
Одно дело – догадываться о том, что всё в мире тесно переплетается: в истории, науке, поэзии, живописи, в музыке, что люди, места, вещи, мысли имеют непосредственное отношение друг к другу. Проникнуться этой самой связью, пусть даже не в полной мере, – совсем другое.
Девять суток Харман почти не приходил в себя. Рассудок его прояснялся лишь на короткое время, но и тогда мужчина ревел от ужасной мигрени: мозг словно рвался наружу из тесной черепной коробки. Муж Ады обильно блевал и снова терял сознание.
И вот на девятый день Харман очнулся. Боль накатила снова, раскалывая и перемалывая бедную голову, однако худшая часть девятисуточного кошмара наяву осталась позади. Тошнота миновала, желудок был совершенно пуст. Позже мужчина обнаружит, что похудел более чем на двадцать пять фунтов. Теперь же он понимал только, что лежит обнажённым в спальне на втором этаже вагона Эйфелевой дороги.
«Вагона, проект и дизайн которого выдержаны в духе модерна», – мысленно прибавил мужчина, выбираясь из постели и надевая шёлковый халат, оставленный подле кровати на подлокотнике пухлого кресла в стиле ампир. В уме шевельнулся ленивый вопрос: неужели где-то на Земле ещё разводят тутовых шелкопрядов? И кто этим занимался в течение долгих столетий, пока «старомодные» люди бездельничали, – должно быть, сервиторы? А может, насекомых искусственно выращивали в промышленных резервуарах, также, как «посты» творили – вернее, воссоздавали, – расу Хармана, поголовье наноизменённого человечества? От мыслей в висках застучало ещё громче, и он прекратил раздумывать.
Мужчина задержался на мезонине, закрыл глаза и сосредоточился. Ничего не вышло. Тогда он попытался ещё раз. Ничего.
Слегка пошатываясь от головокружения, Харман сошёл вниз по кованой лестнице на первый этаж и повалился в единственное кресло у застеленного белой скатертью стола рядом с окном.
Муж Ады не произнёс ни слова, пока Мойра ставила перед ним хрустальный бокал с апельсиновым соком, кофе в белом сосуде, яйцо-пашот и ломтик лососины. Женщина налила похищенному чашку чёрного обжигающего напитка. Мужчина чуть наклонился, позволил ароматному пару согреть лицо и спросил у двойницы Сейви:
– Давно здесь?
В комнату вошёл Просперо и замер в болезненно слепящих лучах утра, струившегося через прозрачные двери.
– А, Харман… Или теперь ты предпочтёшь имя Ньюмен, Новый Человек? Рад тебя видеть проснувшимся и ходячим.
– Заткнись, – процедил мужчина и, не притронувшись к еде, медленно отхлебнул кофе.
Похищенный понимал, что имеет дело с голограммой, хотя и в телесной оболочке, ибо аватара логосферы каждую микросекунду формировалась из материи, посылаемой с орбиты одним из факс-накопителей массы; что нападать на мага бесполезно, поскольку материя обернётся неосязаемой проекцией быстрее, нежели сработал бы всякий человеческий рефлекс.
– У меня был примерно один шанс из сотни выйти живым из хрустального кабинета, и вы это знали, – сказал Харман, даже не посмотрев на старца, окружённого резким светом.
– По-моему, ты несколько преувеличиваешь, – ответил маг и великодушно задёрнул тяжелые шторы.
Мойра подвинула стул и села рядом с Харманом. На ней был всё тот же суровый наряд путешественницы, разве что несколько иной расцветки.
Человек не мигая смотрел на неё.
– Ты знала Сейви в молодости, хотя отрицала это перед её друзьями на вечеринке Финального факса, устроенной на крыше затонувшего здания Эмпайр-Стейт-Билдинг в Нью-Йоркском архипелаге, а ведь сама навестила покойницу в Антарктике двумя днями раньше.
– Чёрт побери, откуда такие сведения? – спросила дама.
– Подруга Сейви пыталась найти её вместе со своим любовником по имени Пинхас и даже описала их приключения в коротком эссе. Его успели распечатать и переплести перед самым наступлением Финального факса, и книга чудом угодила в библиотеку твоего приятеля Фердинанда Марка Алонцо.
– А Петра-то откуда проведала, что я побывала у Сейви перед нью-йоркской вечеринкой?
– Полагаю, они с Пинхасом нашли какие-то записи в её жилище на горе Эребус, – отозвался Харман.
Кофе не очень-то помог ему избавиться от пульсирующей мигрени.
– Ну что ж, теперь тебе всё обо всём известно, не так ли? – произнесла Мойра.
Мужчина рассмеялся в голос, но тут же пожалел об этом.
– Нет, – возразил он через некоторое время, поставив чашку обратно и потирая правый висок. – Я узнал ровно столько, чтобы понять, как мало знаю. Кроме того, в мире осталась сорок одна библиотека, в хрустальные чертоги которой я ещё не погружался.
– Вот это тебя точно убило бы, – изрёк Просперо.
Сию минуту Харман и сам был не прочь расстаться с жизнью. Каждый взгляд отзывался в голове дикой пульсирующей болью. Мужчина отпил из чашки, надеясь, что тошнота не вернётся. Вагон продолжал со скрипом ехать вперёд, покрывая (как узнал его пассажир) более двухсот миль в час, и назойливое покачивание туда-сюда отнюдь не способствовало успокоению желудка.
– Хотите расскажу вам об Александре Гюставе Эйфеле? Родился он в Дижоне пятнадцатого декабря тысяча восемьсот тридцать второго года н.э. В тысяча восемьсот пятьдесят пятом окончил центральную школу искусств и ремесел в Париже. Прежде чем предложить идею башни для Всемирной выставки тысяча восемьсот восемьдесят девятого года, он уже спроектировал вращающийся купол обсерватории в Ницце, а также каркас для статуи Свободы в Нью-Йорке. Потом он…
– Прекрати! – рявкнула Мойра. – Хвастуны нигде не в почёте.