Найдись тут хотя бы один наблюдатель, если не считать молчаливого экипажа «Королевы Мэб», его глазам предстало бы внушительное зрелище: «Смуглая леди» застыла над затонувшей боевой субмариной, освещая всеми прожекторами подводный мир, заполненный мутным илом, колыхающимися анемонами, обрывками тросов, перекрученными проводами, а также позеленевшими гибельными снарядами. Ярче пятен дневного света, проникающих из Бреши, ярче супергалогенных огней, нацеленных на рабочую зону, ярче самого солнца пылали раскалённые до десяти тысяч градусов по Фаренгейту факелы газовых резаков, которыми бережно, точно скальпелями, орудовали слепец Орфу и ослеплённый бликами Манмут.
Балки, брусья, перекладины, лебёдки, блоки, цепи – всё было на месте и работало в напряжённом режиме. При помощи самой «Смуглой леди» моравеки поднимали каждую отрезанную боеголовку на борт. Строго говоря, трюм европейской подлодки никогда не пустовал; его наполняла ноздреватая программируемая пена. В отсутствие поклажи она изгибалась в виде рифлёных кафедральных опор, создавая дополнительное внутреннее сопротивление ужасным давлениям, но при надобности плотно облегала всякий груз, даже большого ионийца во время его путешествия в углу трюма. Вот и сейчас пена бережно принимала тяжёлые и неровные обрезки снарядов, поднятые друзьями при помощи лебёдок и брани.
Примерно посередине изнуряющей работы Манмут сделал вид, будто поглаживает одну из боеголовок, уложенных на пену, и пробормотал:
Скажи мне, из чего, мой друг, ты создана, Что тысячи теней вокруг тебя витают? [79]
– Твой старина Уилл? – спросил иониец, опускаясь вместе с товарищем обратно в месиво ила, чтобы заняться новым снарядом.
– Да, – отвечал капитан «Смуглой леди», – сонет пятьдесят третий.
Приблизительно два часа спустя, пристроив очередную боеголовку в почти заполненном отсеке (моравеки старались размещать чёрные дыры как можно дальше друг от друга), гигантский краб сказал:
– Такое решение вопроса будет стоить тебе корабля. Мне жаль, Манмут.
Маленький европеец кивнул, полагаясь на чувствительные радары приятеля, которые должны были уловить его движение. В туже минуту, когда иониец предложил подобный выход, Манмут понял, что навсегда утратит свою возлюбленную подлодку, ибо не было никакой надежды извлечь боеголовки из мягкой пены и переместить их куда-нибудь ещё. В самом лучшем случае другое судно подхватит «Леди» с её смертоносным грузом низко на орбите и как можно нежнее – но и быстрее тоже – отправит её в дальний космос.
– У меня такое чувство, будто я только что вернул её, – произнёс европеец по радио и сам удивился глубокой печали, прозвучавшей в его словах.
– Когда-нибудь тебе построят другую, – сказал Орфу.
– Но не такую же, – возразил Манмут, который провёл на своей подлодке более полутора столетий.
– Верно, – согласился гигантский краб. – После всех этих событий уже ничто не будет прежним.
На исходе восемнадцатичасовой работы, уложив на мягкую пену последний набор чёрных дырок, окутанный излучением Черенкова, и заперев двери трюма, моравеки зависли над развалиной бумера. Оба испытывали почти полное физическое и нервное истощение.
– Может, нужно подробнее изучить «Меч Аллаха» или что-нибудь оттуда забрать? – осведомился Орфу.
– Не в этот раз, – ответил Астиг-Че с «Королевы Мэб», подозрительно молчавшей последние восемнадцать часов.
– Ни за что не хотел бы увидеть эту треклятую посудину снова, – произнёс маленький европеец, чересчур измождённый, чтобы беспокоиться из-за собственных слов по прямой связи. – Невероятная гнусность.
– Аминь, – заметил центурион-лидер Меп Эхуу со шлюпки, кружащей вверху.
– Ребята, вы не хотите порассказать, что там происходило с Одиссеем и его подружкой последние восемнадцать с чем-то часов? – полюбопытствовал иониец.
– Не сейчас, – повторил первичный интегратор Астиг-Че. – Поднимайте боеголовки. Поосторожнее.
– Аминь, – повторил Меп Эхуу. В голосе боевого роквека не слышалось ни капли иронии.
Сума Четвёртый был чертовски хорошим пилотом. Орфу и Манмут не могли этого не признать – и признавали. Ганимедянин буквально завис на космошлюпке, так что «Смуглая леди» оставалась полностью погружённой, покуда вокруг неё смыкались двери грузового отсека, затем понемногу выпустил морскую воду, одновременно заполняя пустоту пеной, которая облекла субмарину ещё одним защитным слоем.
Орфу Ионийский уже перебрался при помощи тросов на крышу шлюпки, но европеец покинул свой модуль только в последний миг, позволив «Смуглой леди» успокоиться и самой наблюдать за подъёмом и размещением. Манмут чувствовал, что должен что-то сказать, навсегда покидая любимый корабль, но так ничего и не придумал, если не считать безответного: «Прощай, леди», посланного Искусственному Интеллекту подлодки поличному лучу.
Только когда шлюпка поднялась из воды и океанские волны потоками грянули вниз по отводным шахтам, Манмут напряг остаток механических и органических сил, чтобы взобраться на крышу шлюпки, а потом спуститься внутрь через маленький люк в отсек для личного состава.
При любых иных обстоятельствах замешательство в этом отсеке показалось бы довольно комичным, но в эту минуту мало что могло рассмешить бывшего капитана. Даже втянув манипуляторы и антенны, Орфу еле втиснулся в отсек через крупный люк и занял собою пространство, где прежде размещалось двадцать боевых роквеков. Усеянные шипами солдаты с оружием перебрались в узкий коридор, и Манмуту пришлось карабкаться по чёрным хитиновым телам, чтобы попасть в переполненный кубрик, где его ждали Меп Эхуу и Сума Четвёртый.
Ганимедянин в ручном режиме вёл космошлюпку, всё время следя за равновесием судна и его подвижного содержимого, перебирая клавиши управления подобно земному пианисту из далёкого прошлого.
– Пристежные ремни закончились, – не поворачивая головы, сообщил вошедшему Сума Четвёртый. – Последние ушли на то, чтобы устроить твоего большого друга в отсеке для личного состава. Пожалуйста, занимай последнее откидное сиденье и примагничивайся прямо к обшивке.
Маленький европеец поступил, как ему было сказано. От усталости он уже не смог бы подняться: в конце концов, земная гравитация просто ужасна. Ему хотелось плакать из-за химических веществ, высвободившихся после напряженной работы последних восемнадцати часов.
– Держись крепче, – произнёс ганимедянин.
Шлюпка поднималась медленно, по вертикали, метр за метром, без толчков и неожиданностей. Манмут наблюдал в иллюминатор, как, набрав высоту около двух километров, она осторожно пошла вперёд. Бывший капитан и не представлял себе, что с машиной можно управляться столь деликатно.
Правда, без небольших сотрясений всё-таки не обошлось, и каждый раз у маленького европейца перехватывало дыхание, а органическое сердце начинало громко стучать: вот сейчас чёрные дыры во чреве шлюпки достигнут критического состояния! Достаточно сработать одной боеголовке, и все остальные взорвутся миллионную долю секунды спустя.