Дочери Зевса была оказана честь. Её – не троянку, но источник всех бед – приняли в тайную группу, чтобы вместе искать третий выход: как прекратить осаду с честью, однако не заплатив ужасной кровавой цены. Этим они и занимались годами: Гекуба, Андромаха, Феано, Лаодика и Елена.
Кассандру – самую прелестную, но и самую безумную дщерь – взяли к себе поневоле. Аполлон одарил девчонку даром предвидения, которое могло пригодиться при осуществлении замысла. Кроме того, в одном из своих трансов ясновидяща прознала о встречах подпольного общества и даже начала болтать об этом под сводами храма. Чтобы заткнуть ей рот, срочно пришлось включить Кассандру в команду.
Седьмой и последней, а также самой пожилой Троянкой стала «Любимица Геры» Герофила, мудрейшая из жриц Аполлона Сминтея [11] . Престарелая сивилла зачастую толковала дикие сны Кассандры точнее, чем она сама.
Так что, когда быстроногий мужеубийца свергнул Агамемнона и заявил, будто бы Афина лично прикончила его лучшего друга Патрокла, после чего, возглавив ахейцев, поднял их на страшную битву с богами, Троянки увидели луч надежды. Оставив Кассандру в неведении – девчонка слишком дёргалась и чересчур много болтала в те последние, по её словам, дни перед падением Илиона, – женщины умертвили кормилицу Астианакса вместе с младенцем-сынишкой, а хитроумная Андромаха принялась вопить и причитать, что Паллада и Афродита своими руками убили Первенца Гектора.
Несчастный отец, как незадолго до него Ахиллес, обезумел от горя и гнева. Десятилетней войне пришёл конец. Ахейцы бок о бок с троянцами двинулись маршем через Дыру и за компанию с моравеками – меньшими божествами – взяли Олимп в осаду.
Затем, пока моравеки ещё не успели накрыть Илион защитным куполом, началась бомбёжка, во время которой погибла Гекуба. Умерла её дочь Лаодика. Скончалась Феано, любимая жрица Афины.
Три из семерых Троянок поплатились жизнью в ходе войны, которую сами же развязали. Как и сотни дорогих им людей, не только военных, но и гражданских.
«И вот ещё одна жертва?» – подумала дщерь Зевса. Она и не ведала, что бывает на свете тоска чернее смертной тоски.
– Теперь ты убьёшь Кассандру? – спросила Елена у Андромахи.
Супруга храброго Гектора обратила к вошедшей холодны к взор и наконец промолвила:
– Нет. Я собираюсь показать ей Скамандрия, моего Астианакса.
Переодетый в медвежий шлем и львиную шкуру Менелай без всяких затруднений просочился в город, влившись в толпу этих варваров – союзников Илиона. Стоял довольно ранний час: погребальный костёр уже погасили, но амазонки ещё не успели с почестями въехать в городские ворота.
Старательно избегая приближаться к разрушенному дворцу Приама, где, как ему было известно, Гектор и его капитаны предавали земле кости покойника (слишком уж многие из троянских героев могли бы признать знаменитое облачение Диомеда – львиную шкуру или медвежий шлем), рыжеволосый Атрид миновал суетливый шумный рынок, несколько переулков и вышел на маленькую площадь перед дворцом Париса, в котором сейчас обитали царь Приам и Елена. Само собой, у дверей, на стенах и на каждой террасе стояла отборная стража. Одиссей однажды рассказывал, какое из окон ведёт в покои обманщицы, и Мене лай долго буравил пылающим взглядом развевающиеся занавески, но та не появилась. Зато блеснули на солнце бронзовые доспехи копейщиков, и стало ясно: Елены там нет. В прошлом, в их более скромном лакедемонском дворце, она никогда не пускала охрану в свои чертоги.
Прямо через дорогу располагалась лавка, где подавали вино и сыр. Усевшись за один из грубо сколоченных столиков посреди залитой солнцем улочки, Менелай плотно позавтракал, расплатившись троянскими золотыми, щедрую горсть которых предусмотрительно захватил в ставке Агамемнона, когда переодевался. Так он просидел несколько часов кряду, время от времени подбрасывая хозяину заведения несколько треугольных монеток за удовольствие, а главное – прислушиваясь к трёпу прохожих на площади и посетителей за соседними столиками.
– Как там её светлость? – спросила одна старая карга свою товарку. – Дрыхнет ещё, поди?
– Да нет, сегодня и не думала. Послушать мою Фебу, так шлюшка ускользнула спозаранку, это точно. Думаешь, собралась напоследок почтить останки благоверного? Как бы не так!
– А что ж тогда? – прошамкала та, у которой совсем не осталось зубов. Она пережёвывала сыр дряхлыми дёснами и с любопытством наклонилась, будто готовилась услышать доверительный шепот, однако глухая ведьма прочти проорала в ответ:
– Болтают, что наш старикашка Приам намылился выдать заморскую сучку за другого сына. Да ведь не за какого-нибудь ублюдка, которыми город кишмя кишит: в наше время куда ни плюнь – утрётся его внебрачный недоносок, а за этого тупого жирдяя, законнорожденного Деифоба. И вроде бы свадьбу хотели сыграть не позже, чем через двое суток после того, как Париса пустят на шашлыки.
– Скоро, значит.
– Не то слово. Может, уже сегодня. Больно долго пришлось аге ждать своей очереди отыметь чернявую бабёнку: слюни-то он пускал с тех самых пор, как Парис притащил её крепкую задницу в город, – о, проклятый день! Так что мы тут с тобой, сестра, языками чешем, а Деифоб уж, наверное, женится или зашибает на радостях.
И старухи продолжали, пуская слюни, пожирать хлеб с сыром.
Менелай вскочил из-за стола как ужаленный и пошагал куда (глядят, яростно сжимая копьё в левой руке, а правую положив на рукоять меча.
«Деифоб? Где же этот Деифоб?»
До войны с богами всё было гораздо проще. Несемейные отпрыски Приама – кое-кому из них стукнуло больше пяти-десяти – обитали вместе, в огромном царском дворце, прямо в сердце города – ахейцы давно замышляли, как только ворвутся в Трою, начать резню и грабёж именно оттуда. Увы, одна-единственная удачно сброшенная бомба в первый же день противостояния разогнала наследников и их сестёр по не менее роскошным жилищам, разбросанным по разным концам великого Илиона.
В общем, спустя целый час обманутый муж по-прежнему бродил по многолюдным улицам, когда толпа вдруг бурно возликовала радуясь появлению Пентесилеи с её двенадцатью воительницами.
Боевой скакун царицы едва не сбил Атрида с ног: тот еле успел отпрянуть. Наголенник амазонки скользнул по его плащу. Гордая Пентесилея не смотрела ни вниз, ни по сторонам. 1отрясённый красотой чужеземки Менелай чуть было не сел на мостовую, загаженную конским навозом. Зевс её подери, что за хрупкая, изменчивая прелесть таилась под пышными, сверкающими доспехами! А эти глаза! Брат Агамемнона сроду не встречал ничего подобного: он ведь ни разу не бился ни рядом с амазонками, ни против них.
Подобно заворожённому гадателю в экстазе, он покорно и слепо заковылял вслед за процессией – обратно ко дворцу Париса. Приезжих воительниц приветствовал не кто-нибудь, а сам Деифоб. Елены при нем не оказалось. Стало быть, беззубые любительницы сыра всё наплели.