Наевшись до отвала — хлёбово и впрямь оказалось сытным, дервиш звучно рыгнул и начал переодеваться. С брезгливой миной на лице он снял свое тряпье и вынес его из пещерки, потому что дух от одежды исходил совсем уж козлиный. Затем искупался в водоеме, благо далеко идти не требовалось, и, возвратившись, стал облачаться в платье греческого покроя. Перед этим он зажег две свечи и в пещерке стало значительно светлей.
Дервиш надел бархатные красные шаровары и длинный халат из светло-серого шелка, затканного нежно-зелеными листочками, поверх которого повязал широкий пояс из зеленой материи в широкую красную полоску. Затем он накинул на плечи легкий светло-зеленый плащ, отороченный по воротнику, бортам и на манжетах куньим мехом, и завершил переодевание водружением на голову высокой конусообразной шапки широкой частью вверх, которая полностью скрывала его волосы. Она чем-то напоминала боярские шапки московитов, только ее сделали из плотного серовато-зеленого фетра. Обулся дервиш в добротные сандалии с загнутыми вверх носами, изготовленные из мягкой козлиной кожи.
Когда дервиш на глазах пленника превратился в греческого торговца-фанариота, чернобородый мужчина в отчаянии застонал и закрыл лицо руками, чтобы преобразившийся дервиш не увидел его слез.
— Перестань ныть! — грубо сказал недавний дервиш, прилаживая перед бронзовым, хорошо полированным зеркалом усы. — Попался в силки — сиди и не трепыхайся. Спроворим дельце — отпущу. Так уж и быть, пожалею тебя, сердешного… — В последних словах дервиша послышались вкрадчивые нотки, от которых за версту несло фальшью.
— Ты ответишь за это! Никто не смеет так грубо обходиться с мужчинами из рода Маврокордато!
— Ой-ой, испужал! Да у нас в Московии дают на полушку целый воз таких, как ты, сушеных. Хоть ты и Маврокордато, а дурак. Чего ввязался в смутное дело? Али в заднем месте засвербело? Денег много захотелось… Это понятно. Мне они тоже не помешают. Князь обещал — озолочу. Вот не знаю, верить ему али нет… Что скажешь, грек? Молчишь… Правильно делаешь. Не зли меня. Сегодня у меня трудный день. И чего это мой шустрый земеля за мной увязался? Неужто купцы слежку заметили? Тогда худо дело… Может каша не свариться. Ладно, что-нибудь придумаем. Ваньку на хромой козе не объедешь…
Это был московский старьевщик Ванька Грязь, который поступил в услужение к князю Николаю Радзивиллу. Обоз князя все-таки опередил посольство Мишенина и Коробейникова и прибыл в Истанбул на полторы недели раньше московских купцов. Радзивиллу повезло не только с тем, что по дороге до Крыма не случилось никаких происшествий, но и с попутным ветром, благодаря которому нанятый им карамурсал* преодолел Сурожское море* гораздо быстрее, чем можно было предполагать.
Выйти на Маврокордато князю помог тайный агент ордена иезуитов, о котором говорил Юрий Радзивилл. Ну, а то, что он очутился в подземелье, было заслугой Ваньки. Единственной серьезной проблемой для Сиротки и его людей стали шпионы султана. Они следили за всеми иностранцами, не выделяя из них кого-либо особенно, но от этого Иван Грязной (как теперь именовали московита слуги Радзивилла) не испытывал облегчения. Его главной задачей было все время держать в поле зрения Трифона Коробейникова со товарищи, следить за ними, чтобы вовремя перехватить посредника, о котором рассказал под изрядным нажимом плененный Маврокордато. Но как это сделать, не привлекая к своей персоне пристального внимания со стороны султанских ищеек?
Пришлось искать выход и предприимчивый Ванька, конечно же, нашел его. Он давно не считал себя греком — это его прадед приехал в Московию, но греческий язык знал неплохо. Так повелось в его семье, несмотря на то, что греческая кровь в жилах Ваньки и его родителей была изрядно разбавлена русской.
На самом деле его звали Иоаннос Гресь. Но офени обычно обходились прозвищами, вот и стал он именоваться Ванька Грязь; и не только благодаря созвучию фамилии и прозвища, но больше из-за своей неряшливости, ставшей среди офеней притчей во языцех.
Ванька решил уйти из просторного караван-сарая, где расположился Николай Радзивилл, и поселиться где-нибудь в городе, слившись с толпой. А маскироваться он умел. Так он убивал двух зайцев: развязывал себе руки и мог «доить» князя в полное свое удовольствие и с большим размахом, требуя денег для подкупа нужных людей.
Его план оправдал себя в полной мере. Николай Радзивилл не жалел золотых на поиски Копья, поэтому вскоре Ванька Грязь почувствовал себя богатым человеком. Он даже сумел вложить часть полученных от Сиротки денег в совместное торговое предприятие с одним небогатым греком-фанариотом. Они познакомились случайно, в бане, и это он предложил Ваньке недорогое жилье в Старом городе, в таком месте, куда редко заглядывали султанские ищейки.
Нужно отметить, что не все греки-фанариоты были состоятельными людьми, хотя торговля и ростовщичество считались их основным занятием в империи османов. Прочно стояли на ногах лишь несколько родов — Панайоти, Маврокордато, Ипсиланти, Мурузи, Суццо, Караджа, Ханджерли и еще две-три фамилии. Остальные перебивались сущим мизером, однако на фоне простых жителей Истанбула, в том числе и османов, они выглядели богачами. За это греков (как и евреев) не любили, им завидовали и при каждом удобном случае старались проверить содержимое их кошельков; иногда ради этой цели даже снимали голову с плеч.
Первый греческий богач Михаил Кантакузен, прозванный османами Шайтан-оглу, в свое время получил от султана монополию на торговлю пушниной с Московским царством. Он зарабатывал шестьдесят тысяч полновесных золотых дукатов в год. Но в 1578 году купца казнили, а его имущество конфисковали.
Новое жилище Ваньке понравилось. Это был просторный двор за высоким, кое-где порушенным каменным забором в старой части Истанбула, окруженный со всех сторон неказистыми хибарами и домишками (среди них были даже двухэтажные), в которых ютились бедняки. Хибар насчитывалось так много, что выборный старшина сообщества сдавал свободные за деньги всем желающим, независимо от национальности и вероисповедания. Поэтому по вечерам двор напоминал землю сразу после вавилонского столпотворения, так много звучало в нем разных языков и наречий.
Однако народ жил дружно. Кто чем занимался, сразу трудно было понять. Хотя Ванька подозревал, что многие из его соседей не в ладах с законом. Но ему пришлось по душе, что никто не интересовался, каким образом его собеседник зарабатывает себе на хлеб насущный. Этот вопрос был во дворе под запретом. Люди в общественном «караван-сарае» жили незлобивые, нежадные и делились последним.
Но самой главной, интригующей загадкой двора оказалась… ловля рыбы среди камней! Когда Ванька увидел этот процесс, у него глаза полезли на лоб. Картина впечатляла — вечер, закат, десятка два мужиков посреди двора с удочками, оснащенными колокольчиками. Они покуривали трубки, с удовольствием пили кахву, которую готовили там же, на камнях, и вели неторопливую беседу, не сильно озабочиваясь своим занятием; просто отдыхали. Лески удочек исчезали в многочисленных дырках, прогрызенных в каменных плитах неумолимым временем.
Неожиданно у одного тренькнул звонок, у другого, третьего… Быстрые ловкие подсечки, и по двору рассыпалось живое серебро; три больших рыбины исполняли свой последний танец перед довольно загалдевшими рыболовами. Ванька как сел от неожиданности на первый подвернувшийся камень, так и остался там сидеть с открытым от изумления ртом. Ему показалось, что перед ним какое-то чудо, сродни тому, что Христос явил апостолу Петру и неудачливым рыбакам, единым словом наполнив сети рыбой настолько, что они стали рваться под тяжестью улова.